Мария посидела немного, перевела взгляд на Лику, неподвижно лежавшую на своей кровати, как будто застывшую. Осторожно вздохнула, тоже легла и закрыла глаза.

В тот день в палате больше никто не разговаривал. Тишина была полная, почти священная. Молчали до ужина, ели тихо, не поднимая глаз. Свет выключили раньше обычного. Каждый лежал в темноте, слушая, как медленно тикают часы. Жизнь продолжалась без репетиций.

Утро началось рано и, можно сказать, почти весело. Арина, будто скинув с себя груз вчерашнего разговора, быстро спрыгнула с кровати, растормошила соседок и ушла в душ. Ни следа от тяжёлых воспоминаний, ни капли вчерашней грусти, всё казалось обыденным, привычным, будто она и не раскрывала накануне самые болезненные страницы своей жизни.

– Ну что, продолжим? – с вызовом и одновременно с оттенком нетерпения в голосе спросила она после завтрака, удобно устроившись на кровати. – Не противно вам слушать мой рассказ? – пристально глядя на Марию, ждала ответа, будто проверяя её на стойкость.

– Совсем нет, даже ничуточки. Так что можешь смело продолжать, – спокойно ответила Мария, усаживаясь поудобнее.

– А ты как? – обратилась Арина к Лике. – Не возражаешь, чтобы я продолжала?

– Валяй, – пожала та плечами, изобразив странную улыбку: непонятно было, то ли насмешка в ней скрывалась, то ли раздражение, а может, просто маска, чтобы никто не догадался, что на душе?

– Ну раз так, слушайте, – с готовностью продолжила Арина, словно только и ждала разрешения. – Уехала я тогда из родного города и не куда-нибудь, а прямиком в Москву. Без образования, без профессии, без понимания, как жить и чем заниматься, но с чётким осознанием одного: назад дороги не будет?! Делать я ничего не умела, кроме того, чем зарабатывала дома. Сначала было тяжело, очень тяжело! Меня и били, и обманывали, и деньги отбирали, и страх, этот липкий страх, поселился во мне сразу. Всё это длилось, пока не попала я в руки к одному гадёнышу. Звали его Гарик. Девчонками торговал, зарабатывал на нас и, надо сказать, неплохо зарабатывал. Взял он меня в свою команду, как это называл. Там одной работать нельзя было. Всё было поделено, каждый метр – чья-то территория. Если бы я не согласилась, меня бы просто убрали. В этом мире нет места для одиночек.

Год ушёл на то, чтобы вжиться в эту стаю. Меня проверяли, испытывали, унижали. Сам Гарик, тварь такая, не раз пробовал. Деньги давал мизерные, смех один, но другого выхода у меня не было. Вспоминаю, и мерзко делается, противно и тогда было, и сейчас, спустя годы, тоже противно. Только в те годы я понимала, что больше ничего не умею, что ехать мне некуда, что стучаться не к кому, я осталась одна. Вот и терпела. Терпела всё, что происходило. Страшно подумать, но я жила этим!

Постепенно втянулась. Как ни странно, занимаясь этим дома, у меня даже был какой-то азарт и хотелось заработать побольше, покрасивее одеться, вкуснее поесть, а вот в Москве нет. Там было только отвращение. Вроде бы деньги пошли, но и грязь душевная стала липнуть к коже, к сердцу, к памяти. Гарик платил копейки по сравнению с тем, что мы зарабатывали, но даже этих копеек хватало, чтобы ни в чём себе не отказывать. Жила, как казалось, красиво: гардероб – на зависть, от деликатесов воротило, как от повседневной овсяной каши. После ночи, вставала как стекло, никогда не дрыхла днём, как девчонки. Ехала в парк, в музей, бродила по улицам Москвы. Хотела хоть как-то остаться живой внутри и красотой, и чистотой города закрыть разрастающуюся грязь внутри. Пыталась.