– Что я удумал ночью, сын! Через три недели юбилей нашей компании. Помнишь?

– Да, – промямлил полупридушенный сын. – Мы и ресторан уже…

– Какой ресторан? Бал устроим!

Тараканье царство

Татка-Стар лежала на деревянной тахте. В последнее время в утончённом хрустальном тереме завелось подозрительно много грубо-деревянного. То стул вдруг объявится, то рама оконная. Теперь – тахта.

Татка-Стар заметно побледнела за минувшие три недели. Как ни старалась она наводить губы алой помадой, они всё равно выглядели блекло, как бы настойчиво не лепила накладные ресницы, те без конца отваливались. В итоге силы Таткины иссякли, и улеглась она на твёрдую кровать. Только решила вздремнуть, над ухом раздался голос: «Оп-па-а, а эта дверь куда ведет?». И в комнате материализовался франт в пиджаке, на лацкане которого красовался ценник с тремя нулями, усы у негаданного гостя были завиты по последней тараканьей моде, а сам он, казалось, вынырнул из ванной с одеколоном. Одним словом, ещё недавно гость составил бы Татке неплохую компанию.

– Хо-о! – гость заметил Татку. – Привет, детка! А ты ничего-о-о.

– Это еще кто? – раздался крик от двери. – А-а, я тебя знаю! Папенькин сыночек, метросексуал расфуфыренный. Кто тебя сюда звал? Не видишь, тут наша территория. Кыш-кыш!

– Па-адумаешь! – фыркнул франт и исчез также внезапно, как появился.

Татка уставилась на крикунью. Вообще-то, и её сюда никто не звал. Но вскоре после печального исчезновения Ташки – не вынесла бедняжка высокопарной барской речи – новенькая возникла на пороге терема с таким видом, будто всю жизнь тут прожила. Крылышки гостьи отливали приятным синим цветом, назвалась она незатейливо – Прямо Та. Вела себя тихо, но спокойствие это отдавало штилем перед бурей.

С другой стороны, лучше уж Прямо Та, чем полное одиночество. Ташка развоплотилась, Леди Т уменьшилась до микроскопических размеров и с писком: «Я, дипломированный финансист, должна полы драить пять раз на день!» – забилась в щель под плинтус. Нюша-Круглобок сутки напролет сидела на стуле и молча моргала печальными голодными глазами. По сути, ее пора было переименовывать в Нюшу-Торчащие-Кости.

И вдруг несчастная сладкоежка засучила ноголапками, запрокинула голову и тоненько заскулила:

– Ай-ай-ай! Не могу так больше! Не могу-у-у-у!

Угодья человеков

– Ай! – Таня, ускоренная мощным пинком, рухнула в стог сена и затравленно оглянулась.

Барин же вышел из конюшни и оставил ее в компании невысокого и немолодого мужичка с темными пронзительными глазами и кустистыми бровями.

– Не бойся, – сказал он. – Сечь не буду.

А в Татьяне закипел гнев. Нет, в самом деле, что она такого сделала? Не восемнадцатый же век на дворе, в самом деле, какие бы тараканы у так называемого барина не водились!

Три недели она, как и все слуги, не приседала, забыв об обещанных выходных – к балу готовились. Чистили бесчисленные гобелены, стирали-гладили шторы, натирали столовое серебро до блеска, составляли меню праздничное, потом готовили блюда. Таня, как и обещала, всячески помогала кухарке. А оная заслуживала отдельного представления. Кухарка Зинаида Лексеевна – старушка под девяносто, сморщенная, высохшая, однако живчик еще тот, фору многим молодым даст. Вместе с тем, казалось, что она топчет землю уже лет двести, и ей, в отличие от остальной прислуги, своему «барину» даже подыгрывать не приходится.

– Кохвию мешок закупили, должно ‘фатить. А ‘сли не ‘фатит, Олешку пошлем, сбегаить, – дребезжал старушечий голос, не умолкая. – Подай-ка мне те кружавные салхветки, что ‘зле сервизу стоять. И канд’лябры от пыли утри. Де эт’ видано такое – лектрический канд’лябр? Кота со стола гони! Гони п’ршивца! Розы, ить, усохли, поди, новых принеси. Нешто ты спишь на ходу? Скоро гости понаедуть, а ты… Хвартух, ить, замазала, ползаишь, аки муха ‘сле зимы. У твои годы девки посеред поля рожали, дитя пеленали и дальше пахать ишли.