– Ну, студенты все нуждаются, – равнодушно заметил Игорь Альфредович, думая про себя о том, что если Димон вернется ни с чем, то искать придется именно здесь – он был в курсе, почему бывший студент Ярослав Завьялов остро нуждается в деньгах. – Но, однако ж, какой дед-то, оказывается! – нехорошо засмеялся он, притягивая Аллу к себе. – То сам в женихи набивается, то племянника подсовывает…

Ночью, когда они, горячие, расслабленные после любовных игр, лежали, отодвинувшись на разные края постели – было невыносимо жарко, хотелось пить, курить, спать, она вдруг сказала, словно и не было у них перерыва в том, начавшемся после ухода Димона разговоре:

– Слушай, как ты думаешь, почему этого заморского деятеля интересуют именно птички? Ведь вон хотя бы у того же Краснова – у него редкости и поценнее есть…

– A этого иностранца поценнее не интересует, – усмехнулся Решетников. – Его имидж интересует, понимаешь?… Ну вот представь, как будто это все у нас в России. Грабил, грабил человек, занимался рэкетом, может, даже заказывал кого, а потом раз – остепенился. Захотел в Думу попасть или там чего… Не преступником считаться, а общественным деятелем… Не слыхала про такое?

– Сколько угодно!

– Ну и что тогда человек делает? Правильно, создает себе новый имидж. С уголовщиной – ни-ни, честь делового человека для него что? Главная заповедь. Ну и, конечно, спонсорство всякое, благотворительность. Ну и, конечно, чудачества. Какой же он опасный человек, если он команду КВН в Москву послал на свои деньги, или художников местных поддержал, или инвалидов, или детский сад… Понимаешь? Для него невинность становится дороже, чем для невесты!

– Больно нужна тебе была моя невинность! – хихикнула Алла, кладя на него свою роскошную ногу.

– Ладно, ладно, сдаюсь, – засмеялся он, чувствуя, как плоть начинает оживать независимо от его воли. – Мне твоя невинность – как зайцу барабан, ты мне без нее гораздо больше нравишься!

– Ладно, замнем, – великодушно согласилась Алла, снимая с него ногу. – Значит, говоришь, ради имиджа, так? Невинность, репутация и все такое… Это я понимаю. Но вот наши птички – они разве для этого дела годятся? Ведь мы же с тобой совершили самую настоящую кражу, да еще не просто – в составе созданной с преступным умыслом группы. Ведь за это хор-роший срок припаять могут, тем более с нашими-то судимостями… И он, твой иностранец, не может об этом не думать, верно?

Решетников поднялся на локте, с интересом посмотрел на нее. Да, красивая бабенка, ничего не скажешь, а какая зарюханная, какая несчастная была полгода назад, когда он ее только встретил. И, главное, котелок варит как надо, если не считать того, что как-то глупо вести такие разговоры в голом виде…

– Ну, во-первых, тот, с кем я имею дело, – всего лишь посредник, сто раз уже объяснял. А значит тот, кто книги заказал – вообще ни к чему такому… нечестному заранее причастен быть не может. Во-вторых, ты что же думаешь, что я этому Петерсену сказал: готовьте, мол, денежки, я для вас этих «птичек» украду? За кого ты меня держишь, цыпа моя! Я ему изложил свою версию, а версия моя такая: Краснов на старости лет сам решил продать свои книги. Кризис в стране, то-се, старику пенсионеру живется трудно, а кроме того, захотел передать книги родственной душе, в надежные руки. Так что и я, можно сказать, всего лишь посредник…

– Не расскажешь, как тебе это удалось? Бумажки ведь, поди, какие-то для убедительности потребовались, документы…

– Тебе-то зачем знать? Для расширения кругозора? Думаешь, когда-нибудь пригодится? Вряд ли, дорогая. Если у нас с тобой это дело выгорит – все, мы больше к уголовщине и за километр не подойдем!