Далее мы видели, что потребность в откровении лежит в основе данной попытки, и это равнозначно для самых разных религиозных опытов.

В свободе и многообразии религиозных устремлений и учений преступлением стало бы заявление какой-либо из религий: «Я являюсь единственной религией, единственным путем».

Это как раз то, на что претендует христианство. И это было бы преступлением, поскольку являлось бы моральным навязыванием собственного выражения другим.

Следовательно совершенно правильно чувствовать внутренний протест против такого утверждения: было бы не правильно не задать себе вопрос о причине подобного утверждения, об основаниях этого великого притязания.

Притязание на откровение представляет собой состояние человеческого духа в постижении и реализации взаимоотношения с божественным согласно той альтернативе, которая показана в следующей схеме.

Горизонтальная линия обозначает вектор человеческой истории, над которой довлеет присутствие некого X: судьбы, рока, конечного quid, тайны, «Бога».

В любой точке своей исторической траектории человечество стремилось теоретически и практически постичь отношение между своей сиюминутной реальностью, своим эфемерным мгновением и его конечным смыслом; оно стремилось представить себе и пережить связь между своей эфемерностью и вечностью. Предположим теперь, что загадка X, загадочное присутствие, довлеющее над горизонтом, без которого разум не мог бы быть разумом, потому что он и есть утверждение конечного смысла, – что эта загадка проникла в ткань истории, вошла в ход времени и пространства и с невообразимой выразительной силой воплотилась в некий «Факт» среди нас. Но что в этой гипотезе означает слово «воплотиться»? Оно означает предположение о том, что это таинственное X стало явлением, обыкновенным фактом, присутствие и действие которого на исторической траектории можно констатировать.

Это предположение соответствовало бы потребности в откровении. Было бы неразумно исключать возможность того, что тайна, порождающая все сущее, вмешивается в историю, вступая в непосредственные и личные взаимоотношения с человеком: мы уже видели, что по самой своей природе мы не можем ограничивать тайну какими-либо рамками.

Что тогда нам остается делать, раз такой факт возможен и такая гипотеза разумна? Единственное, что мы можем сделать – задать себе вопрос, произошло ли это или нет на самом деле?

Если это произошло, то этот путь был бы единственным, не потому, что другие пути ложны, но потому, что его проложил Бог; тайна утвердилась бы в истории как факт, от которого никто, кто действительно серьезно столкнется с ней лицом к лицу, не мог бы уклониться, не отрекшись от своего собственного пути.

Принимая путь, проложенный Богом, и следуя ему, человек сможет заметить, что по сравнению с другими путями, он является более человечным в целом и более завершенным в оценке всех задействованных факторов. Следуя этим исключительным путем, я априори должен был бы понимать лучше и все другие пути, по мере того, как я познаю их; так я обрел бы способность вбирать все хорошее, что в них есть; и это стало бы для меня приобретением оценивающего и обширного опыта, исполненного великодушия. Речь шла бы об опыте, способном охватить всю целокупность ценностей, «католическом» в этимологическом смысле слова: целостном, вселенском. В одном из документов II Ватиканского Собора говорится: «Католическая Церковь не отвергает ничего из того, что истинно и свято в этих религиях. Она с искренним уважением рассматривает те образы действия и жизни, те предписания и учения, которые, во многом отличаясь оттого, чего она придерживается и чему учит, все же нередко доносят луч Истины, просвещающий всех людей […] Итак, она призывает своих детей, чтобы в беседе и сотрудничестве с последователями иных религий они, свидетельствуя о вере и христианской жизни, в то же время признавали, хранили и поддерживали обнаруживаемые у них духовные и нравственные блага, а также социально-культурные ценности»