– Пригласи его сама погулять после школы, – участливо предложила она.

Пару дней я мучилась от нерешительности, а потом Кристина заболела, и ко мне подсадили Даню. Лучше бы я сама заболела в тот день.

Я не успела опомниться, как он бросил на парту свою неопрятную тетрадь, тут же попросил у меня ручку. Я сидела весь урок как на иголках. Старательно делала вид, что ничего не происходит, что никто мне не нравится и вообще я увлечена решением уравнений. В конце урока я небрежно (как мне казалось) спросила его:

– Может… погуляем после школы?

– С такой уродиной? – ответил он громко и засмеялся на весь класс.

Когда я позвонила Кристине вечером, она почти ничего не сказала. Долго молчала. Я подумала, как же сильно она болеет. А когда она пришла в школу на следующий день, то села почему-то за последнюю парту. При встрече сдержанно здоровалась и проходила мимо. Потом я видела, как они с Даней держались за руки, а когда увидели меня, громко засмеялись.

Если раньше я была обычной невидимой мышью в очках, то теперь очень даже видимой и некрасивой. Эта добавочная стоимость мне не очень нравилась. По дороге домой я думала, как себя ненавижу. Почему я не Кристина, почему такая, какая я есть? Ей бы никто не посмел сказать такое. Она была не красавица, но ее миловидности, обожаемой мальчишками, и непринужденного обаяния хватало для того, чтобы ей все сходило с рук. Она была так самовлюблена, что и другие верили в ее восхитительность. Где учат любить себя, господа? Дайте адрес, что ли.

Тем временем дома меня ждала любящая мать.

– Что с лицом? Нечего мне тут рожи корчить. Опять чем-то недовольна?

– Со мной Кристина не разговаривает, – по глупости рассказала я.

– И правильно, ты ей не подходишь. Ты себя в зеркало видела?

«Толстая корова,» – говорили ее глаза. Она тяжело вздыхала, даже если заставала меня с яблоком в руке или просто в радиусе кухни. Когда я входила в комнату, они с белым воротничком демонстративно смотрели программы про худеющих или пластическую хирургию и с серьезными лицами обсуждали, как же мне «помочь».

В тот вечер мама больше не обращала на меня внимания, и слава богу. Я закрылась в своей комнате, легла на кровать и погасила свет. Я бы и рада поплакать, только как-то не получалось. Я стала думать, что со мной не так. Ночью мне снилась Кристина, она хохотала и тыкала в меня пальцем. И Даня там был, смеялся вместе с ней.

После этого я стала знаменитостью. Но за этот титул никто не хотел со мной соревноваться.

– Смотри, какие очки!

– Зато какая задница, как она только помещается на стул!

– Вот это сиськи, а ей точно 14?

Девчачьи, мальчишечьи, даже учительские пары глаз посматривали на меня исподлобья, сверху вниз и обратно. На меня, потом на телефон. Было чувство, что меня раздевают.

В золотой век нашей дружбы мы с Кристиной фотографировались в купальниках у меня дома, болтали про надвигающиеся каникулы. Она разубеждала меня, говорила, что я совсем не толстая, что вот такой фасон купальника мне пойдет – я надевала, она фотографировала, показывала мне. Мне даже не пришло в голову попросить ее удалить что-то. Там была я одна, была и с ней – чтобы был виден масштаб трагедии. И виден он был теперь всем.

Я быстро выросла, и мать часто приходила пораньше, чтобы неожиданно застать меня за чем-то развратным. По ее меркам, я должна была обязательно кого-то водить в дом. И когда она так врывалась, не предупредив, а я мыла посуду вместо того, чтобы прятать в шкаф малолетних (или сорокалетних) ухажеров, неоправданные ожидания злили ее еще больше.

Я стала играть в баскетбол, надеясь избавиться от ненавистных женственных форм и килограммов. Играла не очень хорошо, но отвлечься получалось. У меня плохо получалось сформулировать, что я чувствовала, но эти чувства мне точно не нравились. В школе один мальчик нюхал газ и умер. Никто точно не знал, случайность это или нет. «А ведь это выход», – подумала я. Но я не знала, где достать газ, поэтому решила запретить себе чувствовать. Нет чувств, нет проблемы.