Генрих все чаще стал закрываться от посторонних глаз в своих личных дворцовых комнатах, известных как «королевские покои» или «тайные покои», в резиденциях Уайтхолл и Хэмптон-Корт. Он все больше отдалялся от Екатерины. В письме своему племяннику она писала, что ее жизнь «разбита вдребезги несчастиями, и ни один христианин никогда не испытывал подобной мучительной агонии». Ее страдания сказались и на дочери, принцессе Марии, которая весной 1531 года на три недели занедужила каким-то желудочным расстройством; врачи распознали болезнь как «истерию», указывавшую, по их мнению, на порок матки. Когда Екатерина спросила дозволения посетить дочь, король в ответ предложил ей пребывать близ нее неотлучно. В конце мая к ней была отправлена делегация от тайного совета с мольбой «благоразумно» отнестись к бракоразводному процессу. Она же обрушилась на них со всей яростью несправедливо оклеветанной женщины. «Я его законная жена, – ответила она им. – Отправляйтесь в Рим и вразумляйте других, вместо того чтобы спорить с одинокой женщиной!»

Через два месяца король официально отрекся от жены. В середине лета она сопровождала Генриха в Виндзор, однако затем без всякого предупреждения он уехал в Вудсток, приказав ей оставаться там, где была. Получив от Екатерины гневное письмо, он послал ей ответ в довольно оскорбительных выражениях. Она подвергла его унижению, потребовав явиться в качестве ответчика в Рим. Она пренебрегла наставлениями своих советников. Он не желал видеть больше никаких писем. Ее заставили переселиться в Мор, большой дом в графстве Хартфордшир, принадлежавший ранее кардиналу; затем отправили в Эмптхилл-Касл в Бердфордшире. Многочисленные придворные Екатерины остались с ней, она стала центральной фигурой для всех противников семейства Болейн и той радикальной религиозной идеи, которую они продвигали. Сама королева стала еще строже соблюдать религиозные обряды. Она вставала в полночь для совершения молебнов; она исповедовалась и постилась дважды в неделю; читала лишь религиозную литературу и под придворным платьем носила рясу францисканского терциария.

Яркий признак общественных настроений обозначился зимой этого же года. 24 ноября Анна в небольшой компании отправилась на ужин к одному из друзей, жившему неподалеку от Темзы. Весть о ее прибытии вскоре разлетелась по всему городу, и толпа из семи или восьми тысяч женщин (или, возможно, мужчин, переодетых женщинами) стала стекаться к месту событий, чтобы напугать или схватить ее. К счастью, до Анны дошли слухи об их приближении, и она, сев в лодку, спешно скрылась по реке. Король приказал никому не распространяться о произошедшем событии, однако венецианский посол уже успел оставить о нем запись.

Неприязнь к Анне все возрастала. В народе ее называли «пучеглазой прелюбодейкой», а аббат Уитби был арестован и привлечен к ответственности за то, что окрестил ее «худородной потасканной блудницей». Всеобщее волнение и разногласия накалялись, по мере того как жители церковных приходов обсуждали каждый аспект королевского «важного вопроса», касавшегося разрыва союза с Екатериной и верховенства папской власти. Сообщается, что воздух был наполнен невероятными слухами и домыслами, ходили разговоры о ведьмах и бесах, звучали истории о святых и призраках. Сам Томас Кранмер видел знамение в небе. Он рассказывал, как над луной возник образ голубого креста вместе с головой лошади и пылающим мечом. «Одному лишь Богу известно, – писал он, – что нам предвещают сии таинственные знаки».

Зимой 1531 года появилась некая молодая женщина, выступавшая в роли боговдохновенной пророчицы, предсказывавшей судьбу. Элизабет Бартон была юной служанкой из Кента, работавшей в доме распорядителя архиепископа Кентерберийского. Ранее ее настиг неизвестный недуг, и через несколько месяцев хвори она начала впадать в ясновидческие трансы, в которых «молвила слова чудодейственной благодати». Слава о ней стала распространяться по всему королевству, пока не достигла фантастических масштабов; она объявила, что ее посещала Богоматерь, пообещавшая, что в должный день избавит ее от страданий. В назначенный день Элизабет в сопровождении процессии из двух тысяч человек проследовала к часовне Девы Марии, где впала в транс; голос из ее чрева вещал «так сладко и так упоенно» об отраде религиозной веры, но в то же время «грозно и зловеще» предостерегал о грехе.