Сегодня изучение куртуазного кодекса полезно еще и для тех, кто стремится проникнуть в сознание средневекового человека. Оно дает нам редкую возможность говорить с Тюдорами на равных, наслаждаясь одними и теми же произведениями исторической беллетристики. Они, как и мы сегодня, были потребителями куртуазных фантазий. До нас не дошло ни одной иллюстрации осады Зеленого замка на пиршестве 1522 года, но мы можем составить представление о ярком образе, который вдохновил его создателей.

На 300 с лишним великолепно иллюминированных пергаментных листах Псалтыря Латтрелла, созданного по заказу благородного господина из Линкольншира в первой половине XIV века, группа безвестных иллюстраторов, дав волю воображению, изобразила идеализированные сцены повседневной жизни, размышления о карьере и рыцарстве сэра Джеффри Латтрелла и странные фигуры полулюдей-полуживотных, с помощью которых Средневековье выражало темную сторону своих догматов. Среди прочего художники изобразили и осаду Замка любви: образ, уходящий корнями в башни и форты неприступного целомудрия Девы Марии. Пока рыцари в позолоченных доспехах деловито пытаются взобраться на стены башни, укрывшиеся в ней дамы энергично (хоть и не очень эффективно) защищаются, сбрасывая из башни цветы. Создается впечатление, что рыцарям не составит труда взять этот замок. Но вот следует ли им это делать… Именно этот вопрос отражал суть куртуазной идеи, хоть и казалось, что к XVI веку он уже разрешился в пользу мужчин.

Осада Замка любви – это образ, скорее взывающий к фантазии, чем призванный отражать реальность. Столетие спустя появится еще один образ, который, на мой взгляд, послужит той же самой цели. На одной из створок так называемого триптиха Верля, созданного в Кёльне в 1430-х годах, а сегодня хранящегося в мадридском музее Прадо, предположительно, изображена святая Варвара за чтением. (Средневековые изображения читающих женщин-святых встречаются на удивление часто, что, конечно, внушает оптимизм.) Поглощенная книгой, одетая в роскошную, но удобную одежду, она восседает на пышных подушках, рядом с ней в вазе стоит ирис, а за спиной в камине горит огонь. Окно ее комнаты открыто, за ним в отдалении видна строящаяся башня – место ее будущего заточения. Именно по этой детали можно идентифицировать девушку как святую Варвару, чей отец-язычник запер ее в башне, тщетно пытаясь уберечь от пагубного влияния кавалеров и христианства.

Мы можем предположить, что книга, которую девушка поднесла к лицу, посвящена христианской теологии, но при этом и книга, и открытое окно символизируют воображение, отпущенное на волю. Напрашивается параллель с современным миром, но это одна из ловушек, в которую очень легко угодить историку, если тот будет игнорировать глубочайшие различия в убеждениях между нами и людьми той эпохи. И все же трудно здесь не задуматься о нас сегодняшних – о любом современном начитанном подростке с развитым воображением.

От триптиха из музея Прадо и башни XIV века перенесемся в 1970-е в провинциальный английский кинотеатр «Одеон» – такой вот прыжок сквозь столетия. Но не будем забывать, что эта книга повествует еще и о долгой загробной жизни призрака, именуемого куртуазной любовью, а тот самый начитанный подросток впервые познакомился с ней среди потертых ковров и коробок с пакетированным соком на утреннем субботнем сеансе фильма-мюзикла «Камелот» (Camelot).

Эта лента впервые вышла на экраны в 1967 году, а потом из года в год возвращалась в прокат и стала для меня первым по-настоящему важным фильмом. Я мечтала походить на королеву Гвиневру в исполнении Ванессы Редгрейв в сверкающих белых мехах и посеребренных перчатках, обожаемую двумя мужчинами, из слегка ироничной фантазии Лернера и Лоу