– Наши толкачи у трона и впрямь числят Польшу частью России! – взорвался молодой Голицын. – Пожертвовать суверенитетом брата-славянина в угоду пруссакам! И вот жиды везут товар английский и австрийский беспошлинно под видом польского – вся «польза» от войны с Наполеоном для русского! Так что, Александр Иванович, границы те давно открыты для их товаров, а значит, и наш суверенитет не выше польского – убытки не сочтет и братец твой, Никола-финансист.

Тургенев только руками развел, пригладил волосы небрежным жестом, неуловимо четким, магически чарующим.

– Кстати, о жидах. – И Тургенев сделал значительную паузу. – Везде их обращают в пользу государству, у нас – во вред. Селят в резервации для унижения. Зато в целовальники дозволили облечься, пустили к кабакам, чтоб злобу от аристократов вымещали на народе, поя отравой. Крестьянин при барине, жид у дела скользкого, купец в ярме таможни – как ни поверни, одни рабы случаются. Готовил я указы, чтоб дать крещеным инородцам дело по городам, но все под сукно попали. Потом уразумел: боятся узколобые чины соперника умного и предприимчивого, как и своего крестьянина свободного, с землей…

– Вспоминается экспромт забавный… – какая-то несвойственная Орлову тоска мелькнула в его глазах. – Когда царю еще являлась детская мечта об освобождении крестьян, он за советом всем совался, и полный генерал от инфантерии Философов Михайло Михайлыч так отбрил: «Государь, вы утонете в крови!» Каково? Государю!.. Клянусь: не выдумал!

Вяземский головой покачал:

– Лихо… лихо – гусарам на зависть и на аплодисменты. Если по чести – подленький ответ царского подручного. Когда б река наша текла, и хлеба праздности не ела знать – всем места бы нашлось у дела. Но заводь тихую и темную устроили – чертей боимся, а сами их разводим.

Неожиданно из толпы вдоль стены выныривает невзрачная фигурка, гордо поблескивая плешью, – придворный поэт Василий Жуковский собирал впечатления от демарша Александра Первого, так эффектно покинувшего бал. Как всегда суетлив и говорлив с покушением на шутовство… – признанному таланту прощалось всё.

– О чертях тут речь, я слышал. Я знаю нескольких повес: нафортелили в Париже, долгов наделали, и теперь – олицетворение России в глазах французов. Прав мудрый де Метр – нас Запад видит сквозь шаблоны: двор испорчен, дворня обнаглела, народ закован в рабство на века… Фу, как страшно!

Орлов небрежно взял под руку поэта:

– Поверь: мне страшно. Тут император мимо прошмыгнул – лица на нём нет… Какое потрясенье там, Василь Андреевич?

– Не знаю… Нелединский, иль кто еще, шепнул ей на ухо, но императрица-мать вдруг Александру брякнула при всех: «Ангел мой, тут о карбонариях кругом толкуют, как будто окна-двери нараспашку, и бал сковало холодом». Все притихли, зная, что император не выносит разговоров о заговорщиках… Рука невидимого фокусника сдернула с зерцала покрывало! Тут бы в шутку всё оборотить, да оробел и я! У Александра покраснела лысина, и, не сказав ни слова, удалился.

Тургенев отпрянул и глухо охнул:

– Великие князья?..

– Были рядом! Николай подошел и взял maman под руку, и она как будто успокоилась. Сколько лет при них, а нравы не могу постигнуть… – Искреннее огорчение на лице Жуковского вызвало улыбки.

Вяземский профессорским тоном стал отчитывать его, глядя куда-то в сторону:

– И по вашим песням шаблона никакого не составишь. Конечно, де Метр прав! Шалопаи, моты, разгуляи – кто их не знает по именам? Да след-то тянется во двор, которому мы песни сладкие поём… Но русской басней волчью стаю не насытишь: кириллица – чужой язык для них!