И как в холле школы встретил людей, которых не видел двадцать лет. И как они улыбались мне, словно и не было этих расставаний.

И как старенькая беседка, в которой хотел написать книгу, рухнула. И как подумал, что теперь нашлось место для баскетбольной площадки.

И как в руке впервые возник гребенчатый шпатель, и как плитка на стене удержалась, и племянник ободряюще назвал меня ботаником.

И как намотали по пешеходным переходам круги вдоль круга вместе с Сашенькой, пусть даже и в фантазиях. И как, сидя на нижней полке плацкарта, печатал рассказ и еле сдерживал слёзы.

И как творческая дверь потерялась, а потом опять возникла, и оказалось, что она и не терялась вовсе.

И как обессиленный пёс сидел на заднем сидении, а я мчал полтысячи километров к ветеринару, чтобы успеть и помочь. И ведь успел. Помог. А в прошлый раз, четыре года назад, Аришеньке не помог. Но очень хотел. Мчал. Мчал. Мчал полтысячи километров к ветеринару. И не помог. Но теперь помог. Теперь эту задачу выполнил.

И как наведался в Министерство погоды и настроения и выпросил дополнительную неделю снега, чтобы пробежать на лыжах ещё сто километров.

И как приготовил яичницу с кабачками. Хорошо, что под рукой оказался ещё и сыр.

И как впервые прошёлся по песочному городскому пляжу северного моря, хотя живу возле него вот уже несколько десятков лет.

– Ого! Ого-го! – раздался восторженный голос Мастера, и я открыл глаза и разжал руки. – Иди сюда! Смотри!

Я выбрался из-под ели и поднял голову. Дерево светилось моими яркими воспоминаниями из улыбающихся гирлянд и подмигивающих шаров, фигурок самоката и шпателя, тыквы и кабачков, лыжных ботинок и вздымающихся волн северного моря, музыкального поезда и растворимого кофе в синем стакане.

– Чудесный год! – заявил Мастер и протянул мне горячий лимонад из облепихи.

Ни одного посетителя. А ведь прошло уже несколько часов, как Мастер оставил меня в лавке за главного, а сам отправился на фермерскую ярмарку за овсяной мукой. И вдруг над дверью раздался звон колокольчика, я выпрямился и широко улыбнулся, встречая первого гостя.

Это был молодой человек. Думаю, не старше двадцати пяти. Чуть взлохмаченный, худощавый. Зеленая кофта, слегка поношенные джинсы и ботинки с запылившимися краями.

– Добро пожаловать! – Но гость мне не ответил, даже не посмотрел в мою сторону. Он замер на пороге, растерянно оглядываясь по сторонам. – Проходите, могу я быть вам полезен?

Он молчал, а глаза продолжали искать что-то, за что можно было зацепиться. И тут я осознал – он ещё ни разу не моргнул. И лицо неподвижное, а руки безвольно свисают, словно бельевые верёвки. Кажется, вот-вот, и он свалится на пол.

Я вышел из-за прилавка и развернул гостевой стул:

– Присаживайтесь. Хотите чаю? Я сейчас подогрею.

Но он не ответил. Его тело вдруг качнуло в сторону, и если бы не прочная деревянная столешница, то он тотчас бы покатился по кафелю прямиком в стену.

– Аккуратнее! – воскликнул я и ухватил гостя за рукав.

Он повернулся и взглянул на меня глазами, наполненными ядовитой пылью и застывшим временем.

Я никогда не видел такого взгляда: тяжелого и одновременно пустого. Абсолютно пустого при всей его тяжести. И мерзкого. И душного. И страшного. Всё вместе.

И я отскочил. Не сдержался и отвернулся. А потом услышал его дыхание – ритмичное, глубокое, отрешенное.

– Кто вы? Что вам надо? – Я попятился вдоль стены к прилавку, а затем укрылся за ним.

Гость молчал. Он продолжал водить глазами по сторонам, а на побелевшем лбу выступили крупные капли пота. Его дыхание стало громче. Он держался руками за прочную столешницу и не двигался.