Она бесшумно порхала за каждым шагом начальника цеха, который ходил и показывал ей что-то, продолжая беседу без слов, расширенными глазами, вызывая удивление в ее взгляде, что-то показывал прищуренными глазами – срывая ее смех легких морщинок в уголках век.

Александр Океанов наблюдал за ними строгим испепелением из-под бровей. Склонившись в расчеты, он оставил пробу на самопроизвольную реакцию, глазами он не мог пропустить момента, когда, наконец, поймает ее взгляд.

Шутливо махнув на Океанова рукой, как на что-то не живое, торчащее здесь с утра до вечера, начальник цеха думал вызвать бурю смеха в ее игривых глазах. Но когда она повернулась в сторону Александра, то, встретившись с его взглядом, перестала смеяться. Она смотрела на него серьезным, но не стыдливым взглядом, а скорее, бросающим вызов. Океанов был неподвижен в своем упреке, выражающимся напряжением век.

Он многозначительно перевел свой взгляд на начальника цеха, открыто и серьезно расширил зрачки и стал давить на него всей полнотой глаз. Начальник подмигнул ей, подготавливая ее посмеяться над этим немощным угловатым неудачником, прищурил правый глаз и стал пульсировать в синтетика.

Океанов нанес ему первый удар своим насмешливым взглядом на его новые неряшливые грязные ботинки, говорящие ей о нем большее, чем мог сказать о себе он сам. Ей хорошо была видна эта вычурность, она тоже обратила на них внимание, слегка усмехнулась, но потом пожалела начальника милым взглядом, с наклоном головы. Он заерзал на месте, шоркая ногами, тяжело задышал.

Его глаза расширились, и он устремил их на дешевый рабочий халат Александра, усеянный дырами от работы, которая не приносила ему средств для покупки нового халата. Океанов невероятно смутился, бегая взглядом от него к ней, преимущественно ниже уровня глаз их обоих. Руки сами потянулись к дырам, чтобы хоть немного прикрыть их ладонями, но вместе с этим из-под рукава показались простые дешевые детские наручные часы, на протертом ремешке. Начальник указал глазами еще и на них и расхохотался.

На вырывающиеся выхлопы смеха из его груди, графит, помещенный в шихту, начал бурливо закипать, реагируя на отвратительный звук. Резервуар разрастался мокрой черной прессованной пылью.

Океанову ничего не оставалось делать, как кивнуть девушке слегка сплюснутыми веками на ворот его рубашки, на котором был легкий, но вполне заметный оттиск красного безвкусного цвета губной помады, отличной, от помады ее губ.

Начальник цеха закипал от злости. Это был его крах. Он хотел ей что- то объяснить, но она более не смотрела на него.

Шаркающие грязные ботинки вышли из лаборатории, просыпав частички грязи на пол.

Теперь она смотрела только на Океанова, мягким удивительным взглядом, лучепреломляющего свечения. Он спокойно, подавляя частое дыхание, старался смотреть глазами победителя, но у него не очень получалось, ведь таковым он никогда еще не был.

«Почему же ты раньше молчал?», – спрашивала она его взглядом, не смея прерывать процесс формирования алмаза звуком.

«Молчал?», – в недоумении смотрел на нее он.

«Почему ты не показывал свое отношение ко мне? Ничего не говорил?», – мягкий и нежный ее взгляд, шептал ему смысл ее мыслей.

«А разве мой поступок тебе ни о чем не говорит?», – отвечал глазами ей Океанов.

«Конечно же, но….», – хотела сказать она, но ей не дали закончить.

В лабораторию бесшумно вошел помощник главы комиссии по оценке экспериментов.

– Демонстрация перенесена на вечер. Начальника цеха нет на месте, а без него никак…. – Пожал тот плечами и ушел.

Весь день, чтобы успеть закончить подготовку не получавшегося до сих пор эксперимента, они работали вместе – его воображение и ее уверенность делали невероятные вещи. Взорвавшийся первый пробный алмаз, при демонстрации комиссии, миллионами мелких частиц из потолка и стен люминесцировал отраженные светом фиолета тени синевы, блестящей белости, розовой благодати, озаряя его помощницу как на сцене, когда она работала с графитом у шихты до наступления сумерек и появление комиссии….