Какой, ради всего святого, контракт?! Она провалялась несколько дней в больнице то ли во сне, то ли в бреду, плохо понимая, что с ней произошло, где она находится и кто рядом. А когда пришла в себя, увидела у собственной постели только маму. Сергея не было.

– А Серёжка? – еле выговорила она пересохшими губами. – Он на работе? Когда он придёт?

Мама отвела глаза, потом погладила её по руке и тихо-тихо сказала:

– Отдыхай, всё будет хорошо.

Мила не сразу поняла, что ног не чувствует. Руки работают и ужасно болят, сломанные. Болят рёбра и порезы на лице. Болит голова и время от времени тошнит. Но ноги – вот же они, тоже в гипсах, значит, сломаны, но она почему-то совсем их не чувствует.

– Мам? Не молчи. Что говорят врачи? И где Серёжа?

Долго отмалчиваться не удалось.

– Врачи не дают никаких прогнозов, милая… – Мама осторожно гладила и гладила её по руке. – Ты можешь встать на ноги и снова ходить. А можешь и не встать. Пока непонятно.

– А Серёжа?..

– Он сказал, что не может видеть тебя такой…

– И?..

– Забрал вещи, ключи оставил.

Сначала она не могла поверить. Не верила несколько дней, всё надеялась, что он хотя бы позвонит или придёт, навестит. Хотя бы скажет ей в лицо, что не хочет и не может жить с женой-инвалидом. В конце концов, он имеет право на собственные чувства… А потом надежда умерла – в тот день, когда он отбил её звонок несколько раз подряд. Почему-то именно это простое действие убедило её в том, что происходящее с ней – правда, а не кошмарный сон.

Именно тогда в её голове вспыхнуло то самое слово, которого она так не любила. Предательство. Человек, которого она любила, с которым прожила рядом долгие и насыщенные событиями годы, просто бросил её, когда она стала нуждаться в поддержке и заботе. Бросил беспомощную. И даже слова не сказал.

Мила долго плакала, медикам даже пришлось снова вколоть ей успокоительные и снотворные. Под их действием она долго спала, а когда проснулась, снова плакала. Ноги по-прежнему не ощущались, всё тело болело, но сердце болело больше.

«Он предал. Как я теперь?!»

И только мама, бессменно находившаяся рядом, успокаивала:

– Всё образуется, милая. Это ещё не конец. Ты сильная. Ты справишься.

Мила справилась. Оказалось, неподвижные ноги почти не мешают вести ту жизнь, к которой она привыкла, – нужно было только подобрать подходящую коляску. Дело развивается, рядом родители и друзья. И они возят её по врачам в надежде на то, что рано или поздно найдётся кто-то, кто сможет вылечить, поставить на ноги в буквальном смысле слова. Сергей так и не признался, что именно подтолкнуло его к такому решению, к его постыдному бегству, но Миле это больше не интересно. С предателями она не разговаривает.

– Что грустишь, рыба моя? – Мама ворвалась в дом ярким, немного сумасшедшим ураганом, в облаке чуть терпких духов и сияния золотых волос, шурша пакетами и стуча каблуками, – маленькое стихийное бедствие на отдельно взятой жилплощади. Бросила пакеты прямо на пол, на ходу сняла обувь, присела рядом с Никой, заглянула в глаза. – Кто мою доню обидел?

Ника шумно вздохнула, пряча от мамы глаза, выдавила неестественную улыбку. С тем же успехом можно было пытаться обмануть рентгеновский аппарат.

– Ну, не хочешь говорить – не говори, – не обиделась мама, – но если нужна помощь, ты знаешь, где меня найти, да? – Она подмигнула, перехватывая волосы и собирая их в пучок на затылке. – Сейчас мы приготовим вкусняшку, а там видно будет. Давай мыть руки – и за дело.

Ника только плечами пожала. Сопротивляться маминому оптимизму – впустую тратить силы, но за готовкой, если захочется, можно и погрустить – этого права у неё никто не отнимет. А может, и правда получится отвлечься и не думать о Мишке и той тощей брюнетке из восьмого «Б»…