– Да сейчас… не выпутывается, зараза!

Вдруг мне показалось, что где-то сбоку раздаются приближающиеся голоса.

– Шухер! – шёпотом крикнул я, и схватился за вёсла, нарушив тем самым хрупкое равновесие нашей скульптурной группы.

А так как большая часть Глеба находилась вне лодки, в полном соответствии с законами физики, его ноги начали задираться вверх, стремясь вслед за остальными частями тела уйти в воду. Я в панике схватил брата за ускользающие кроссовки, другой рукой отчаянно отгребая веслом. Лодка выписывала замысловатые дугообразные фигуры, так как я грёб только с одной стороны, Глеб же, вверх ногами, наполовину торчащий из воды, булькал и молотил руками, никак не находя точку опоры.

Какое-то время мы в таком гротескном положении, поднимая тучи брызг, пытались отплыть от сети, но у нас мало что получалось. Наконец, мне, хоть и с большим трудом, но удалось затащить брата в лодку через борт. Я тут же бросил подельника, с которого лились галлоны воды, отфыркиваться на корме, а сам с остервенением заработал обоими вёслами, разгоняя наше судно до крейсерской скорости.

Причалив к нашему пятачку, мы затаились, с опаской осматривая окрестности. Но на пруду было тихо. Видимо, те голоса, что я услышал, принадлежали просто проходившим мимо дачникам. Вокруг летали беззаботные стрекозы, и царило полное полуденное умиротворение.

– Не выпутывается, – сказал Глеб, выжимая рубаху. Волосы у него намокли и торчали паклями.

– Ну че теперь сделаешь, – вздохнул я, мысленно отказываясь от мероприятия.

Но я недооценил Глеба.

– Жди здесь, – сказал он и хмуро ушёл в сторону дома.

Я пожал плечами и стал смотреть на плавунцов, снующих в воде у берега.

Минут через пять он вернулся, держа в руках две удочки.

В ответ на мой удивлённый взгляд, он сложил их под ближайшим кустом.

– Потом объясню, – сказал он таинственно, и показал зажатый в руке большой осколок от разбитой бутылки. – Вот, понял?!

– Что понял? – у меня появилось нехорошее предчувствие.

– Поплыли снова!

Не знаю, почему я тогда согласился. Видимо, мы подхватил какой-то вирус хулиганства. И ведь мы снова добрались до той сети, и по очереди резали ячейки осколком, пока не превратили сеть в лохмотья, а в лодку не закинули штук семь жёлтых озёрных карасей-«троячков»11.

Какой же мы тогда испытали «воровской» адреналин, хоть и стыдно это признавать! Но немного оправдывает нас то, что мы хоть и испортили чужое имущество, но это было имущество браконьеров и такое наказание за установку сетей на дачном пруду являлось актом некоей справедливости.

Ну и, разумеется, нынешняя наша философия рыбалки категорически не предусматривает браконьерские снасти. Быть может, это неприятие «браков» идёт с тех самых пор, кто знает…

Возвращаясь с «рыбалки», мы победно помахивали удочками, азартно рассказывая взрослым, что нашли клёвое место и натаскали всё это великолепие на червя.

Отец удивлённо цокал языком, приняв всё за чистую монету, а Костя смотрел на нас с плохо скрываемым ехидством.

Карасей мы зажарили в сметане, они оказались на удивление сладкими.

А хозяевам уничтоженной сети, кто-то всё же настучал, что на озере в тот день баловались пацаны с десятого участка, но уличить нас в чём-то криминальном уже не было никакой возможности.

Разыгралась эта душещипательная история, когда мы отдыхали на летних каникулах в Cаргатском районе Омской области. Только вот никак не могу вспомнить ни название, ни найти на карте расположение этого озера. Тогда на берегу водоёма стоял кемпинг с россыпью деревянных домиков, куда селились отдыхающие. Поехали мы большой компанией с друзьями родителей и всё бы ничего, если б не одно досадное обстоятельство. Из подрастающего поколения в этой компании, кроме одиннадцатилетнего меня, не было больше ни одного пацана. Зато была девчонка, где-то на пару лет меня моложе. Ну и ещё одна совсем мелкая особь, но с ней играть, конечно, было неинтересно, так как за такой малышкой ещё вовсю смотрели родичи.