Сейчас те времена остались в далеком прошлом, о чем свидетельствовали многочасовые очереди у молочных бочек изредка наезжавших в город из дальних совхозов, и казенное молоко, для маленьких детей, которое почему –то выдавали по аптечным рецептам.

На левом же берегу, как вставная челюсть пенсионера сияли белизной изыски крупноблочной панельной архитектуры. Там гуляли лихие степные ветра и срывали с верёвок белье, сушившееся на лоджиях. Но город приспосабливался. Благоустраивался. Лоджии стремительно застеклялись, а окрашенные в различные веселенькие цвета рамы, придавали строгим высотным домам провинциальную пестроту.

Каждую весну толпы горожан шли, как на рытье окопов, сажать деревья и кусты, мечтая превратить город в зеленый оазис. Однако, растительный мир не принимал ударных плановых темпов прироста листвы и древесины, и рос помаленьку. Деревья частично вымерзали, поскольку зимы в здешних краях были не шуточные, а кусты давали приют целым облакам комаров, которые вослед за бывшими колхозниками переселялись в новостройки, постепенно эволюционируя в новый вид – "комар подвальный" и прекрасно чувствуя себя даже зимой, доставая горожан в их малогабаритных квартирах. На улицах комары отсутствовали даже в самые комариные месяцы, их выдували ветра, потому что основная часть города была лысой и пустынной.

В старой части – сирень и одичавшие сады валили ветхий штакетник палисадников, в новостройках веселый ветерок завивал пыль и мусор, между коробками домов и железными мусорными баками, стоявшими уверенно и открыто, не в укромных помоечных местах, а около тротуаров, где их было удобно опорожнять мусороуборочными машинами.

Но в городе был парк. Роскошный! Старинный! Заложенный чуть ли не в том же шестнадцатом веке и превращенный при Петре первом в парк регулярный, но потом опять одичавший. Запущенный, темный с дерновыми скамейками, беседками каслинского литья, раковинами летних эстрад и колесами аттракционов, которые при всем своем визге и шуме не могли нарушить парковый тишины и помешать уединению.

Он лежал на огромном острове посреди реки. Там по выходным и праздничным дням прогуливался весь город. Все свидания, объяснения и выяснение отношений происходили там ежедневно. Именно в парк, независимо от желания, попадали все жители в свободные вечера при хорошей погоде, поскольку иных мест отдыха не было, а город для гуляний, развлечений и прочего не трудового времяпрепровождения, не был приспособлен.

Лиховидов и Леночка были здесь уже два раза и успели надышаться в парке ароматами осени, насидеться на стволах нависших над прудами огромных ив, набродиться по аллеям среди начинающих желтеть столетних кленов. За эти два вечера Леночку не оставляло ощущение вернувшейся юности. Виноват был парк, который помнил ее шестнадцатилетней, белом фартуке, томиком стихов в руке. Он хранил ожидание счастья, которым наполнена каждая юность и вот теперь, наверно, возвращал ей его. Это счастливое состояние, конечно же, пробуждал шедший рядом капитан – веселый, остроумный и, как мечталось ей, влюбленный…

– Хотя какая там любовь, – останавливала она себя, мне через год – тридцать! Так не бывает.

Но парк утешал шелестом листвы – «бывает». Ей – тридцать, ему тридцать четыре, и теперь все глубже, серьезнее и для нее и для капитана, который события не торопит и тоже наслаждается каждым мгновением. И ей хотелось не только возвращения в парк, но возвращения в юность, когда все хорошее было еще впереди. И она была уверена, что они идут в парк, настолько, что даже не заметила как оказались они не на тенистых аллеях, а в самых босых, провонявших мокрым кирпичом и цементом новостроенных кварталах.