– Эти украшения побывали на балах, в театрах и на вечерах, которые проходили в нашем поместье. А вы знаете, где была наша усадьба? – открыв глаза, спросила она. – А ведь она сохранилась и до сих пор стоит на том же самом месте, где я провела своё детство. Но теперь она уже не та, какой я её помню. Иногда я прихожу и сажусь на заветную скамейку, которая у пруда, между двумя вязами, закрываю глаза и как бы снова ухожу в прошлое, моё молодое и счастливое время. Одно только меня радует, так это то, что наш двухэтажный дом, с белыми колоннами, служит детям, которые больны туберкулёзом.

– Так это ваша усадьба, где детский туберкулёзный пансионат?! Что ж! Это прекрасно, что ваше бывшее поместье служит такому благородному делу, – сказала Дарья Ильинична.

Ещё посидев немного, бабушка и Жора собрались уходить. Любовь Илларионовна проводила их и поблагодарила за то, что о ней не забыли. Попрощавшись с хозяйкой дома, Жора с бабушкой шли не спеша, и всю дорогу обсуждали свою удачную покупку, а когда они подошли к своему дому, то на дворе уже сгустились вечерние сумерки. Быстро поев, Жора переоделся в рабочую одежду и пошёл снова на железную дорогу, чтобы пару часов поработать, а бабушка, как всегда, села за швейную машинку. Она всегда работала, до тех пор, пока не приходил её любимый внук. Так было всегда, а в этот раз Жора пришёл почти под утро, мокрый и усталый. Всю ночь шёл снег, а он и другие рабочие, несмотря на снег, разгружали какие-то очень тяжёлые ящики. Разгрузка шла под пристальным наблюдением военных. Бабушка нагрела воды, приготовила, что покушать, а когда зашла в комнату, где был Жора, то увидела, что он, сидя за столом, спит. Она решила его не тревожить, пока он сам не проснётся. Прошло не более часа, Жора проснулся, перешёл на кушетку, лег, и снова, не раздеваясь, уснул, а бабушка тихонько сняла с него обувь и, прикрыв его одеялом, снова села за машинку. До Нового тысяча девятьсот сорок первого года оставалось всего три дня.

Проснулся Жора в десятом часу, ярко светило солнце, в лучах которого искрился снег, и резвились вездесущие воробьи и снегири. Когда вошла бабушка, Жора уже снимал свою рабочую одежду, затем пошёл на кухню, где бабушка нагрела воду, умылся и сел за стол. Вместе они позавтракали, и Жора начал собираться в баню, которую он посещал каждое воскресенье. Ведь в домах не было водопровода, а тем паче, душа и ванны. Большая часть населения города мылась в городской бане. Это было небольшое, деревянное, дореволюционное строение, которое функционировало всего четыре дня в неделю. Суббота и четверг – мужские дни, а пятница и воскресенье – женские дни. В бане всегда были большие очереди, и на это мероприятие тратилось много времени. Жора купил билет и пошёл в зал ожидания, где было много народа, а к дверям, ведущим в предбанник, выстроилась очередь. Вдруг, почти от самых дверей, послышался громкий голос:

– Где ты ходишь?! Скоро очередь пройдёт, а ты об этом и не думаешь! – Сёмка говорил громко, чтобы все слышали и знали о том, что он занимал очередь и для своего друга.

– Чего кричишь? Успею! – подходя, говорил Жора. Он встал в очередь впереди Сёмки и вскоре они оказались в предбаннике, быстро разделись и пошли в моечное отделение, где были «шайки», душ и парная. Парились, с веничком, который принёс Жора. Он каждое лето заготавливает берёзовые венички, сушит их на чердаке, а зимой парится ими, делясь со своим другом. Помывшись, оделись и, выйдя на заснеженный двор бани, немного постояли, затем сказав друг другу: – «пока, до вечера», – разошлись.