– А где Люсины документы и фотографии? – снова спросила мама–Сима, еле сдерживая слёзы.

– Я положил всё в карман Жориной куртки, – ответил Сёма, и, не сдержав слёз, вышел на кухню.

Рано утром, когда только-только начала пробиваться заря на востоке, уже многие вышли на улицу, стараясь попасть в первые ряды колонны, которая постепенно всё больше и больше увеличивалась людьми с чемоданами, с заплечными рюкзаками, просто с мешками, и детьми, которых всё время приходилось одёргивать, предупреждая, чтобы не отлучались от родителей. Сёма и мама–Сима вышли только тогда, когда колонна была уже выстроена, и в это время из репродуктора прозвучали слова на немецком и украинском языке, где сообщалось о том, что больные и те, кто не может самостоятельно двигаться, должны оставаться дома, и что их привезут на машинах к месту погрузки. Это сообщение ещё более вселяло уверенность в том, что их и впрямь вывозят в Польшу. Наконец, с каким-то ноющим скрипом открылись железные ворота, и люди, охраняемые небольшим количеством полицаев, выходили в неизвестность, но с какой-то трепетной, еле-еле теплящейся надеждой, что всё обойдётся, что всё будет так, как обещают. Но, когда вся эта масса людей свернула на улицу Коцюбинского, то эта иллюзорная надежда рухнула, как карточный домик. По обе стороны улицы стояла плотная цепь из полицаев с карабинами и немцев с собаками. Оцепеневшие от страха люди шли, молча, и вдруг кто-то громко прокричал: «Люди! Прощайтесь друг с другом! Это конец!». Прозвучал выстрел, и голос смолк.

Все шли как во сне, как поражённые громом, шли через весь город, а из окон, из-за заборов, глядели жители города на это жуткое шествие, кто со страхом, кто с непониманием и сожалением, а кто со злорадством. Разные, очень разные люди живут на земле – и добрые, и злые, и подлые убийцы, которым смерть других служит удовольствием и звериной радостью. Когда вышли за границы города, перешли железнодорожный путь. Прошли мимо городского кладбища и начали спускаться с горы, и вдруг из толпы, а это уже не была стройная колонна, какая была в начале пути, а была громадная толпа обречённых на смерть людей, вырвалось несколько человек, и побежали к кустам, которые росли по обочине горы. Женщина и старик, видимо её отец, были убиты сразу, а мальчик почти добежал до кустов, но был сражён полицейской пулей. Девочка Соня, бывшая подруга Люси, продолжала бежать в сторону реки, где росли камыши. Несколько полицаев стреляли по ней, но никак не могли попасть, но вдруг она как бы споткнулась и упала, а, когда к ней подбежали стрелявшие, она лежала в крови без признаков жизни. Один из полицаев направил свою винтовку, собираясь выстрелить, но другой сказал: «Не трать даром пули, она и так уже подохла». И они быстро побежали догонять колонну.

Пройдя ещё немного, вся масса народа была согнана на большую поляну, окружённую мелким кустарником и двойным кольцом вооружённых полицаев и немцев с собаками. Всех заставили сесть на землю, вещи, принесённые ими, были отобраны и погружены на большие подводы, а несчастные люди, предчувствуя близкую смерть, жались друг к другу, не понимая, почему и за что они должны умереть?! Что-то гнетущее, давящее, раздирающее душу и мозг, повисло над этим страшным местом. Где слились в единый душераздирающий вопль крики, рыдания, проклятия, мольба о пощаде, плач детей, старческий шёпот молитвы, хохот сошедших с ума людей, и всё, что находится вокруг. Всё это висело над этим проклятым местом, провожая на смерть ни в чём не виновных людей. Первых тридцать человек увели на заранее отведённое место, где заставили раздеться догола, отобрали все золотые вещи и погнали в пасть раскрытых ворот на площадку смерти, нависшей над глубокой громадной могилой, ограждённой земляным валом. Их гнали дубинками, травили собаками, и, как только все уже были на площадке и закрылись ворота, застрочил пулемёт. Конвейер смерти заработал. Когда гнали в ворота первые тридцать человек, то в это же время, отобрав следующих тридцать человек, пригоняли на место за кустами, отбирали ценности, заставляли раздеться и снова гнали на пятачок, площадку смерти. Конвейерная плаха работала быстро и чётко, перемалывая человеческие жизни, заполняя их телами ненасытную прожорливую яму.