– Да просто чувствую себя странно, – вздыхает тот. – Совершенно не удивился бы, если бы еще и рожа исчезла. Как будто не то в нормального человека опять превращаюсь, не то, наоборот, в поземный туман. Устал зверски. Хотя казалось бы, великое дело. Подумаешь, неделю проспал.

– Так что за лампочки ты у соседа выкручивал? – нетерпеливо спрашивает Стефан. – И кто у нас нынче «сосед»? Запутался я в твоих метафорах. Давай по-человечески объясняй.

– Желтые лампочки, – как бы неохотно, а на самом деле выразительно, с нажимом на слово «желтые» говорит Иоганн-Георг и столь же выразительно умолкает.

Удивительно все-таки, что за такую манеру вести беседу его до сих пор никто не убил, думает Тони. Наверное, он просто везучий, как шарские демоны. Потому что на самом деле это вокруг него вращается мир.

– Ну что вы так на меня смотрите, словно собрались вздернуть на дыбу? – невинно спрашивает тот. – Говорю же: желтые лампочки выкрутил. Они меня уже давно достали. Не должно такой дряни на свете быть.

– Ты имеешь в виду желтый свет Маяка? – ахает Тони, а Тони Куртейн, все это время мирно дремавший в кресле с очередным томом «Истории путешествий по воде и по суше», уникального издания, пережившего чуть ли не все Исчезающие Империи, книгам в этом смысле часто везет куда больше, чем людям, почувствовав его волнение, вздрагивает, просыпается и пытается вслушаться если не в мысли, то хотя бы в ощущения своего двойника.

Я и правда чувствую себя странно. То есть я всегда чувствую себя странно. Говорят, поначалу только так и бывает; «поначалу» – читай, пока помнишь, что когда-то считал для себя нормальным, хотя даже намека на эту норму в твоей жизни давным-давно и в помине нет. Но мое обычное «странно» это все-таки хорошо знакомое «странно». Хотел бы сказать «понятное», но нет. Пока – нет.

А вот прямо сейчас я чувствую себя по-настоящему странно, то есть совсем непривычно. И черт его знает, как в таком состоянии следует жить. Как будто еще не проснулся, хотя на самом деле проснулся, конечно. И голодный, как хрен знает что, хотя сожрал какую-то немыслимую прорву нормальных материальных продуктов питания и примерно столько же миражей. Никогда не знаешь, каких именно витаминов сейчас не хватает твоему организму, поэтому лучше на всякий случай их смешивать. Или чередовать.

Тони ставит передо мной сковородку с омлетом – настоящим, я имею в виду, из настоящих яиц, купленных в супермаркете. Но сверху омлет щедро посыпан сыром, которого в холодильнике не осталось, поэтому Тони пришлось наспех вообразить, будто сыр там все-таки есть, ему это дело раз плюнуть, давно наловчился, причем его воображаемый сыр обычно даже вкусней настоящего – ну, как по мне.

– Спасибо, – говорю я, и потом даже не то чтобы ем, а словно бы со стороны зачарованно наблюдаю, как Тонин омлет исчезает в какой-то чертовой бездне. То есть во мне. И повторяю с набитым ртом: – Спасибо. Ты мой спаситель. А может, как раз не мой, а всего остального мира? Вдруг я теперь Робин Бобин Барабек[5]? Никогда не угадаешь, кем сегодня проснулся. За мной глаз да глаз!

– Не смешно, – кривится Стефан.

Естественно, ему не смешно. Потому что, во-первых, людоедов на своем веку он и без меня навидался, ничего особо смешного в них действительно нет. А во-вторых, совсем другой информации жаждет сейчас его душа.

– Да мне и самому не смешно, – вздыхаю я. – Не хочу кривых мясников сырыми жрать. А напротив, желаю вести возвышенные беседы в предрассветный час. Но сам видишь, как получается. Кстати, если хочешь дать мне в глаз, я в кои-то веки не против. Может, в себя наконец-то приду.