Словом, как говорится в старой детской побасенке:

Жила-была бабка, и что же, друзья?
Было вдоволь у бабки еды и питья.
И бабка та ела, еду запивала,
А все-таки старая бабка ворчала.

Хотел бы я знать, возможно ли, что поведение кокстаунских рабочих имело нечто общее с проступком малолетних Грэдграйндов? Кто в наше время, будучи в здравом уме и достаточно сведущим по части цифр, не понимает, что десятилетиями одну из важнейших сторон в жизни тружеников Кокстауна заведомо сводили на нет? Что они наделены воображением, которое требует свободного выхода вместо судорожных потуг? Что прямо пропорционально их томительно долгой и однообразной работе в них возрастает не только потребность физического отдыха, но и жажда заслуженного досуга, дабы они могли с полным правом рассеяться, повеселиться – пусть это будет всего лишь незатейливая пляска под зажигательную музыку или другая, столь же невинная забава, в которую даже мистер Чадомор не имел бы права совать свой нос; и что эту жажду надо безотлагательно утолить, иначе она неизбежно будет обращаться во зло – до тех пор пока законы бытия не потеряют силу?

– Джуп живет на Подс-Энд, а я точно не помню, где эта улица, – сказал мистер Грэдграйнд. – Может быть, вы знаете, Баундерби?

Мистер Баундерби знал только, что это где-то в торговой части города, и больше ничего. Они остановились, озираясь по сторонам.

В ту же минуту из-за угла выбежала девочка – она бежала со всех ног, и лицо у нее было испуганное; мистер Грэдграйнд тотчас узнал ее.

– Что такое? – сказал он. – Стой! Стой! Куда ты мчишься?

Ученица номер двадцать, едва переводя дух, остановилась и присела.

– Что это ты носишься по улицам? – сказал мистер Грэдграйнд. – Разве так можно?

– За мной… за мной гнались, сэр, – задыхаясь, отвечала девочка. – Я и убежала.

– Гнались за тобой? – переспросил мистер Грэдграйнд. – Кому придет в голову гнаться за тобой?

Ответ на свой вопрос мистер Грэдграйнд получил самым внезапным и неожиданным образом – ибо раньше, чем Сесси успела открыть рот, из-за угла галопом вынесся белобрысый мальчишка и, не ожидая встретить препятствие, со всего размаха ударился о жилет мистера Грэдграйнда и отлетел на мостовую.

– Что такое, Битцер? – сказал мистер Грэдграйнд. – Что ты делаешь? Как ты смеешь так наскакивать на… на людей!

Битцер, подобрав шапку, упавшую с головы от толчка, попятился, стукнул себя костяшками пальцев по лбу и смиренно сказал, что «он нечаянно».

– Это он гнался за тобой, Джуп? – спросил мистер Грэдграйнд.

– Да, сэр, – с запинкой отвечала девочка.

– Неправда, сэр, неправда! – закричал Битцер. – Она первая побежала. Всем известно, что циркачи всегда болтают зря. Ты сама отлично это знаешь, – повернулся он к Сесси, – все говорят, что циркачи болтают зря. Весь город это знает так же твердо, как таблицу умножения, которой, кстати сказать, сэр, циркачи не знают. – Этим Битцер хотел угодить мистеру Баундерби.

– Он напугал меня, – сказала девочка. – Такие страшные рожи корчил!

– Ах вот ты как? – крикнул Битцер. – Ну, конечно, и ты такая же! Циркачка! Да я, сэр, и не глядел на нее. Я только спросил, сумеет ли она завтра определить, что есть лошадь, – не то я могу объяснить ей еще раз. Тут она убежала, и я побежал за ней, сэр, чтобы она сумела ответить, когда ее спросят. Ты оттого и наговариваешь на меня, что ты циркачка!

– Я вижу, что дети отлично знают, кто она, – заметил мистер Баундерби. – Еще неделя, и вся школа уже подглядывала бы в щелку.

– Вы совершенно правы, – отвечал мистер Грэдграйнд. – Битцер, кругом марш и отправляйся домой. Джуп, подожди минутку. А ты, Битцер, ежели я еще раз узнаю, что ты как сумасшедший носишься по улицам, ты услышишь обо мне от своего учителя. Понимаешь, что я хочу сказать? Ну, ступай.