Федя недовольно смотрит на то, как женская фигура торопливо семенит по дорожке от калитки к крыльцу.

Да млять! Проходной двор, а не уединенный дом в деревне!

Электричеством тут все оцепить, что ли? Ток подвести к забору?

Федю тянет спросить: что на этот раз? Соль? Сахар? Спички? Потрахаться?

Нет, надо говорить с матушкой уже жестче. Пусть завязывает подсылать к нему каждую бабу из деревни.

— Федор Львович, доброй ночи! — заговаривает гостья.

Теперь Белый видит, что перед ним старушка, а Федя смутно помнит ее имя.

То ли Николаевна, то ли Максимовна. Да, точно, Никитична.

— И вам не хворать, — Белый поднимается из кресла, убирает руки в карманы спортивок. Понимает, что взгляд старушки цепляется за россыпь татуировок на торсе. Но Федю не парит это. Он у себя дома. Может и голым ходить.

— Федор Львович, — вновь заговаривает Никитична, — помощь ваша нужна. Очень. В райцентр дороги размыло. Скорая не доедет. Спасайте, Федор Львович!

— Трактора у меня нет, — хмуро отвечает Белый.

— Так ваша машина проедет! Она же у вас как танк, даже лучше, — уговаривает старуха.

Федя сдается. Все равно спать не получается. А так, по любому, надо ехать в ближайший толковый магазин.

— Кого спасать? — уточняет Белый.

— Да у меня постоялица новая. Девчонка. Поезда перепутала. По пути простыла. Ее ко мне сторож с вокзала привел, — торопливо рассказывает старуха, пока Федя натягивает капюшонку, берет ключи от тачки и портмоне.

— Ясно, — хмуро кивает Белый, закрывает дом, идет к припаркованному во дворе джипу. Пока тот греется, Федя распахивает ворота, бросает Никитичне: — На заднее садитесь.

Белый выруливает со двора. До дома старухи добирается за пару минут. Свет в окнах горит. Через стекла видна суета. Видать, той девчонке действительно хреново, раз в избушке набивается полдеревни народа.

Перед Федей расступаются. Он не снимает капюшона. Проходит вглубь комнаты.

Зачем? Просто знает, что должен войти, а не ждать, когда пассажирку притащат в его тачку.

Белый делает два шага. Взгляд прыгает по лицам жителей деревни. Тормозит в одной точке.

Замирает. Ключ, зажатый в руке, падает на пол с глухим звуком.

Спутанные темные волосы. Бледная кожа. Круги под глазами. Щеки впалые. Но не узнать ее — невозможно.

Белый судорожно со свистом втягивает воздух в легкие.

Родная, девочка моя… Как ты здесь?

Но все это потом. Сейчас Федя летит вперед. К ней.

Ладони обжигает горячая кожа малышки. Надия без сознания. Дыхание неровное. Испарина на лбу.

За спиной Феди охают-причитают старухи.

— Вирус такой нынче ходит, — доносится до Белого, — в позапрошлом месяце так померла ж Машка Авоськина. Температура за сорок. Пока скорая доехала, уже и похоронить успели.

— Да сплюнь три раза! Авоськина от водки сгорела!

— Я тебе говорю, от вируса!

Федя хватает малышку на руки прямо так, в одеяле.

Не весит ничего совсем. Тонкие косточки скул выделяются под кожей. Кожа, и без того нежная, становится фарфоровой, почти прозрачной.

Белый сжимает зубы до хруста. Несется к тачке. Осторожно укладывает девочку на заднее сиденье.

Федю колошматит изнутри. Но снаружи — лед. Иначе не довезет. А такое просто исключено.

Не успевает захлопнуть дверь. Подается ближе. Прижимается ртом к горячему лбу.

— Я здесь, родная, я рядом, — шепчут, как мантру, губы.

Она не слышит. Федя это понимает. Но земля уходит из-под ног, когда он разбирает сиплое:

— Федя-Федечка!

Господи, ну какой он «Федечка»? Он Белый. Федя Белый. Максимум — Федор Львович.

Но спорить некогда.

Федя прыгает за руль. Мчит вперед, по размытым дорогам. Крыльев нет, а летит.

Потому что его девочка за его спиной.