– надежда-софия, а вы припоминаете, что мио на момент истории тоже жил в декабре.

– конечно помню, папа.

– а это значит, что у него тоже стремительно наступал праздник. первое рождество в его осознанной ретриняжкиной жизни. помнишь, ты попросила мне рассказывать тебе все только честно?

– только честно. очень честно, честнее честного!

подозвав к себе веру жестом, я на ухо спросил у нее, даёт ли она добро на продолжение. этот момент удачно обладал аж тремя уголками зрения. во-первых, я и вера в период раннего воспитания нашего чада часто недоумевали над излишней серьезностью большинства родителей, пошучивая между собой, что «сейчас нужно поиграть в звериное волнение над будущим ребёнка». это ироничное перешёптывание осталось с нами и после того, как надежда-софия повзрослела, и мы доверили ей такую вещь как выбор. но чаще прочего его можно было зреть в темноте спальни, вне красивых глаз ребёнка. с другой стороны, так мы с верой вместе чутко продолжали вовлекать дочку в ненаписанную, выдуманную на ходу сказку, ибо даже в крохотный огонёк, и так горящий очень ярко, требуется подкидывать интерактивных дровишек. и в-третьих, и это, вероятно, самая удивительная грань момента: наше сыгранное перешептывание, само по себе, было очень уместным, и даже моя чувственная и искренняя, моя прозорливая вера вряд ли успела подумать о ситуации в этом ключе. а вот наденька, скорее всего, опередила и меня и с самого начала догадывалась, не забывала, что в истории про ретриняжку-парфюмера пришёл момент чего-то очень сокровенного, сакрального.

– тогда, если нам повезет, и я вашими тайными напитками-молитвами буду в порядке, сегодня вечером ты услышишь продолжение истории мио.

прилива сил от всеобщей любви вокруг хватило на нашу медитацию втроем. после, через несколько часов мы ужинали. помимо отваров на травах и специях для меня, мои девочки успели подготовить настоящий chef’s table. мне оставалось лишь считать тарелки, умоляя веру и надежду хотя бы посидеть за столом подольше между каждой их заменой, но тщетно: то за считанные минуты закипали тортеллини-ди-модена, то было необходимо внести штриховые изменения в финальную подачу, то трюфель, то зеленые томаты, то прочие припущенные овощи, то хурма, то спаржевый каталонский цикорий и хмели-сунели. как в пиксаровском мультфильме рататуй, напоследок они оставили что-то очень простое и прямиком из позднего детства, но беспредельно, беспредельно вкусное: чизкейк с чьей-то домашней страчателлой. и как бы они не просили меня критически отнестись к сету из шести творений, обращать внимание на кислотность, текстурность и порядок (за тортеллини последовал обыкновенный тар-тар из голубого тунца с облепихой и ложное гуакомоле с манго), я просто не мог. любое мое слово, кроме благодарного, едва-едва, но все-таки щипало бы ни с чем несравненное стечение моей судьбы. в скольких квартирах есть то, что обрели и так бережем мы?

с приходом позднего вечера, я вошел в детскую с медицинской маской в руке, которую дала мне вера на всякий случай, чтобы я не заразил малышку. дочка заметила это и попросила позволить ей самой надеть маску на меня:

– готово, всё. – сказала софи, для проверки слегка потянув маску вниз, чтобы проверить успех своего надевания.

– и у меня тоже все готово, милая.

мы нежно обнялись. в последние дни я чувствовал себя достаточно зажато и неприкаянно, организм на некой причине вновь перестраивался. в моей голове это было очень похоже на эмоциональные качели в предгорном тумане, парившие то одну сторону рассудка, то в другую. потому миниатюрное объятие, ласково упавшее на мои плечи, подействовало на меня своим добром чуть сильнее, чем в другие дни.