Не оставляй меня… Не оставляй меня… Не оставляй…

Артем будто слышит все, что творится внутри меня. Считывает. Собирает. И терзает еще яростнее. В любви жадность не порок. Он целует так, будто со всех цепей сорвался. Словно правил, и правда, нет. Их нет, конечно. Нет. Это не просто вседозволенность. Его действия – это беспредел. Катастрофа. Армагеддон. Потому что Чарушин не только целует меня. Он пробирается в душу. Но у меня нет никаких сил, чтобы противостоять.

Трогаю, скольжу ладонями везде, где получается дотянуться. Его шея, его плечи, его спина, его руки – мои. Каждый сантиметр упругой и жаркой плоти. Мышцы дрожат и перекатываются – так Артем реагирует на меня. На меня! Сейчас ведь точно понимает, кого целует. Да и тогда, как выяснилось, понимал.

Что это значит? Что?

Давление с моей шеи исчезает. Чарушин выводит по ключице какую-то щекотную дугу и проскальзывает ладонью в вырез майки. Сгребая грудь, зажимает между большим и указательным пальцами сосок и доводит меня до бурного затяжного тремора.

Я все это помню. Но, Боже мой, прямо сейчас это ощущается так остро, что мне хочется кричать. Хорошо, что рот Артема не пропускает ни один звук. Вбирает в себя все, что выдаю.

«Мы не продержались три дня…» – стучит в моей голове.

Что это значит? Что?

Губы… Горячие, требовательные, любимые.

Дыхание… Рваное, громкое, учащенное.

Движения… Напористые, жадные, суматошные.

Язык… Стремительный, хлесткий, беспощадный.

Я взлетаю, как ракета. Расщепляюсь в воздухе на миллионы горящих частиц. Осыпаюсь метеоритным дождем.

Просто потому что это он.

Он… Он… Он…

Его вкус, его запах, его жар – мое все.

Охлаждение всех перегретых частиц происходит, когда Чарушин начинает стягивать с меня шорты вместе с трусами.

Дергаюсь, чтобы разорвать поцелуй. Только хватанув губами воздух, осознаю, что они распухли и воспалились.

– Что ты делаешь? – выдыхаю, растерянно глядя Артему в глаза.

– А ты что хотела? Думала, будем только целоваться?

Да, думала. Но озвучить это не пытаюсь. По предварительному раздраженному тону Чарушина осознаю, насколько это смехотворно.

– М-м-м… Артем…

– Молчи! – и взглядом таким прижигает, что меня дрожью бьет.

– Не надо… Я не могу… Я не могу, потому что у меня месячные… – к жару возбуждения примешивается огонь адского стыда.

Не уверена, что это единственная причина. Я с трудом представляю, что со мной будет, когда он войдет в меня. Как минимум, стоит это обдумать. А думать я сейчас не способна.

Что делает Чарушин? Вызывая очередную вспышку потрясения, бесцеремонно просовывает руку мне в трусы и трогает меня пальцами. До того, как нащупывает веревочку тампона, обмен взглядами между нами случается убийственный.

Он прищуривается, утопая в обилии соков моего желания. Я пытаюсь делать вид, что это нормально.

– Не проблема, – выдает и слегка натягивает нитку. – Я уже был в твоей крови.

– Что?.. Боже, Артем… – язык путается, будто я пьяная. Отчаянно пытаюсь стиснуть бедра. Но с Чарушиным между ног это, конечно, нереально. – Остановись, правда… Я не… Мне сейчас нельзя, понимаешь? Есть проблемы, и врач говорила…

Он не дает мне закончить. Тяжело и сдавленно вздыхает и резко поднимается. Причем не просто откатывается на свою половину, а полностью сходит с кровати. Хватает спортивки, натягивает их и стремительно покидает комнату.

Дребезжащий хлопок двери. Удаляющиеся шаги. Моя минусовая дрожь.

Какое-то время лежу неподвижно. Смотрю в потолок. Стараюсь там что-то разглядеть в темноте. Притискивая ладони к животу, попутно пытаюсь унять спазмы и пульсацию.

«Мне сейчас нельзя, понимаешь? Есть проблемы, и врач говорила…»