Когда нас привозят на место, там уже находится один автобус, в котором приехали операторы, помощники режиссёра и другие участники, без которых не обходится такой важный процесс, как съёмка кино.

Мы выходим из автобуса. День великолепный! Конец августа. Ярко светит солнце. Бригадир сообщает, что мы можем погулять, и когда мы понадобимся, нас позовут.

Я беру один из стульев, которые проворные «муравьи» выгрузили из автобуса, нахожу подходящее местечко, чтобы никому не мешать, и, усевшись, начинаю наблюдать за тем, что происходит на съёмочной площадке.

А происходит следующее… Всё те же «муравьи» проворно бегают туда-сюда по съёмочной площадке, выгружают всю необходимую аппаратуру, кто-то устанавливает рельсы для камеры, кто-то подтаскивает провода.

Гримёры и костюмеры заняты своим делом – подмазывают, подкрашивают, одевают главных действующих лиц данного эпизода. Не забывают и про нас, статистов. Мне накладывают толстый слой грима на лицо. Лето. Надо быть загорелой. Гляжу на себя в зеркало – боже мой! Отелло отдыхает…

Так проходит больше часа. К съёмкам ещё не приступали. Выгружают пластмассовый круглый стол. Затем появляются большие термосы, чай в пакетиках, одноразовая посуда, печенье, сахар. Устанавливают небольшую торговую палатку, внутри палатки – ещё один стол.

С интересом наблюдаю за происходящим.

Проходит ещё какое-то время. Кто пьёт чай, кто – просто бесцельно слоняется туда-сюда.

Мы, то есть я, юная девушка и искушённые в съёмках молодой человек и молодая пенсионерка, не знаем чем заняться.

Нас приглашают попить чайку. С удовольствием соглашаемся.

Наливаю в пластмассовый стаканчик горячую воду из термоса, кладу пакетик с чаем, беру печенинку и решаю пойти в автобус (хоть ещё и лето, но всё же солнце уже не очень греет). Не успеваю сделать шаг на ступеньки автобуса и замираю, как вкопанная…

Навстречу мне выходит из автобуса… Андрей Краско. В белой рубашке, салатных брюках. Пытаюсь скрыть своё волнение и смущение. Произношу робко:

– Здравствуйте!

– Здравствуйте, – с какой-то грустной улыбкой отвечает мне Андрей.

Я отхожу в сторону, даю ему выйти. Он подходит к круглому столу, тоже наливает чай, шутит…

Боже мой! Если б тогда можно было знать, что ему осталось всего лишь два года… Если б тогда можно было знать! Может кто-нибудь из близких ему людей сказал бы ему тогда:

– Побереги себя, Андрюша. Побереги своё сердце…

Но тогда об этом никто даже и не догадывался.

Он шутит, смеётся, а в глазах – какая-то печаль и грусть… Я это очень хорошо запомнила. Помню, ещё тогда, мысленно отметила этот взгляд и окрестила его, как взгляд «грустной собаки».

Подхожу к помощнику режиссёра, женщине средних лет, спрашиваю:

– Можно сфотографировать Андрея?

Она отвечает, что мол, спросите у него самого.

Долго не решаюсь подойти. Он прогуливается, обнявшись, с какой-то молодой женщиной. Перебарываю в себе смущение и неловкость, подхожу к Андрею с его спутницей.

– Извините, Андрей Иванович, – произношу смущённо я, – можно вас сфотографировать?

Он опять грустно улыбается, спрашивает:

– Меня одного? А со мной – не хотите?..

– Хочу. А… можно?

– Ну, конечно же, можно! – весело отвечает он.

Его спутница любезно соглашается на роль фотографа, забирает из моих рук фотоаппарат и делает несколько снимков.

Я благодарю Андрея, забираю назад фотоаппарат и, вдруг, неожиданно для себя самой, произношу:

– А я вас, Андрей Иванович, только вчера видела.

Затем добавляю:

– С Михаилом Пореченковым…

– Да? – удивлённо произносит Краско.

Я, видя его удивление, быстро поясняю:

– Вчера смотрела очередную серию «Агента национальной безопасности». Вот там я вас и видела…