– Садись, – крикнула Марин из кухни. – У меня тут дел на пару минут. Скажи, тебе здесь нравится?

– Пока не знаю… Честно скажу: думала, будет хуже.

– Ты меня удивляешь! А что ты надеялась встретить в доме престарелых? Кажется, раньше ты пахала в клинике по перекройке внешности? Разве это можно сравнить с нашей работой…

Я засмеялась.

– А что до меня, то я довольна, – почти прокричала Марин, пытаясь перекрыть звон посуды. – Я приехала сюда в восемнадцать лет и не думала оставаться здесь надолго. Но вот уже пять лет, как тружусь тут не покладая рук. Они такие симпатичные, наши бабули и дедули из «Тамариска». И коллеги тоже.

– Да уж. Во всяком случае, в чувстве юмора им не откажешь. Ты в курсе, что они мне устроили?

– Конечно! Здесь такая традиция. Я пришла на работу в августе, так что в этом испытании не было ничего сложного. И тогда они изменили тест на прочность. Сделали нечто вроде кондитерского цеха и главным дегустатором, якобы по жребию, выбрали меня. У них у всех на лицах было написано искреннее разочарование, и я всерьез поверила, что мне выпал редкий шанс. Не могу тебе описать, как я радовалась, поднося ложку ко рту… Потом два дня я вообще ничего не могла проглотить, потому что они нафаршировали кексы хариссой[5]. Держи, это должно помочь, – сказала она, протягивая мне большую дымящуюся кружку.

– Это что?

– Грог. У меня не было рома, и я использовала текилу, мне кажется, нет большой разницы. Я и себе приготовила такой же, чтобы составить тебе компанию.

Я сжала чашку в руках: пахнет хорошо. Я не слишком уверена в эффективности текилы для такого случая, но мед и лимон совершенно точно облегчают боль.

После четырех грогов за два часа я знала жизнь Марин как свои пять пальцев.

Когда ей исполнилось семнадцать лет, родители увезли ее с собой в отпуск в Биарриц, хотя ей хотелось остаться в Страсбурге с подружками. Она компенсировала свое нежелание находиться здесь тем, что каждый день после полудня валялась на пляже, уткнувшись в глянцевые журналы. На пятый день, подняв взгляд от журналов, она заметила одного спасателя и решила, что он мог бы скрасить ее пребывание здесь. Короче говоря:

«Ты бы только видела его кубики… Только мокрый купальник охлаждал мой пыл».

С этого момента Марин чего только не делала, чтобы привлечь его внимание. Она плавала возле буйка, на котором он восседал, вступала в море как балерина на сцене, и у нее перехватывало дыхание, когда он на нее смотрел. Она предприняла несколько далеких заплывов, надеясь, что его свисток призовет ее к порядку, но оказалось, что ее таланты пловчихи не внушали ему тревоги. В конце концов, когда она опробовала перед ним новую изысканную позу, укол морского дракона, притаившегося в песке, в буквальном смысле швырнул ее в его объятия. Она взвыла от боли, и когда тушь потекла по носу и щекам, он впервые приблизился к ней. Он улыбнулся, наклонился к ее уху и доверительным шепотом сообщил, что больше не в силах сопротивляться ее артистическим способностям.

«Представляешь, этот гад не поверил мне, он подумал, что я притворяюсь, чтобы его закадрить!»

Через год Марин покинула Страсбург и переехала к Гийому, поступив на работу в «Тамариск». Через три года они сняли трехкомнатную квартиру и завели кота. Через четыре года объявили о своей помолвке, а через пять лет, за три недели до свадьбы, он влюбился в немецкую туристку, которая подверглась нападению медузы.

– У этого извращенца яды – сексуальный фетиш, – подвела итог Марин. – Хоть бы его укусила гадюка.

– Ты права, – согласилась я. – И пусть его после первой брачной ночи сожрет черная вдова.