Сад в это время такой таинственный. И Аня, как дриада, шла по нему, вдыхая сладкий воздух и отмахиваясь от комаров. Помог, провел мохнатыми руками, свистнул на комарином языке. Улетели, поверили, что несъедобная. Глупые.

Мы вышли из сада, двинулись к пруду. Идти было полкилометра мимо поля – оно лежало по правую сторону дорожки, задумчиво шевелило травяной шерсткой, мохнатое, как я. В нем кто-то стрекотал: то ли кузнечики, то ли полевики.

Точно, они. Бежали параллельно дорожке, красноглазые тени, сотканные из стеблей. Когда-то и я был таким, до того как стал домовым. Тогда эти поля не были такими уютными, и я не прижился. Но какая-то добрая ведьма двадцать лет назад прочитала заклинание для хорошего урожая, и это место стало домом для полевиков. Ведь именно они дают силу полям.

Увидели меня, остановились и подняли торчком длинные уши, поросшие зеленым мхом. Вопросительно потерли мордочки руками и дружелюбно запрыгали вокруг меня. Приглашали бывшего собрата поиграть.

Я обернулся на Аню. Она не торопилась, можно было и побегать немного!

Набрал полные легкие влажного, сладкого воздуха. Издал радостное, ликующее улюлюканье, и полевики подхватили переливчатым стрекотанием.

Мы подорвались с места, побежали сквозь мокрые стебли, кружась и напрыгивая друг на друга. Вокруг раздавались топот и шуршание: остальные полевики присоединялись к пляске. Один за другим они начинали петь – по утрам люди слышат эти песни от жаворонков. Но никто не задумывается, кто их учит…

Я тоже пел – человеческие песни, которые Аня слушала, когда думала, что никого нет дома. Но был я! Я всегда рядом, и песни о любви – все про меня! Я здесь!

Полевики смеялись. Их смех как треск тонких веточек. Они были мне рады. Они хотели, чтобы я остался с ними, научил их новым песням. Чтобы я стал тем, кем был всегда, – полевиком, одним из них.

Но мои песни – о любви, а не о свободе.

Улыбнулся, махнул на прощание лапкой. Помчался прочь, больше не петляя. Я бежал к озеру, Аня уже подошла туда. За моей спиной над травой поднимались длинные уши, покрытые зеленым мхом, – это полевики следили, куда я бегу.

Мне было немного грустно, но и легко в то же время. Конечно, поле – мой дом. Но очаг всегда будет принадлежать только Ане.

А что за дом – без очага?

Аня босиком стояла на песчаном берегу. Туман путался в ее волосах, а озеро робко плескалось в полуметре от ее ног. Я затаился в камышах, любуясь и вдыхая запах кувшинок. Так пахла она, так пахнет это озеро…

Может, зря я так его не любил?

Аня вздохнула, сбрасывая с плеч халатик. Он упал легко и беззвучно, я не успел закрыть глаза. Боже… неужели так бывает? Отвернулся быстро, закрыл лицо ладошками, зажмурился. Кажется, я покраснел, впервые за всю жизнь домового.

Но как же она была красива! И в этих слабых лучах рассвета так похожа на сон! Сон одинокого домового, закончившего человеческую жизнь слишком рано, чтобы не влюбиться в прекрасную хозяйку.

Хотел ущипнуть себя, но не мог отнять руки от лица. Укусил за мизинец, но ничего не изменилось. Одуряющий запах кувшинок, тихий плеск, с которым Аня плыла по озеру. Уже можно было открыть глаза, но я боялся снова увидеть что-то не то. Боялся сделать себе еще больнее. Ведь я – домовой, я – давно мертвый пятнадцатилетний мальчик. Куда мне до нее!

Снова плеск. Шуршит ткань, падают капли. Аня… все?

Осторожно открыл глаза. Оделась! Мокрые волосы, халат, прилипший к телу. Но – я уже не чувствовал себя подростком, который столкнулся с неведомым и желанным. Передо мной была моя хозяйка. Пусть и пламенно любимая.

Обулась, пошла по тропинке. Я плелся следом, ощущая, как подгибаются колени. Полевики смотрели на меня из стеблей на той стороне дорожки, но чувствовали, что со мной что-то не так, не подходили.