- А ты? Местный?

            - Столичный. Родился, учился – все здесь.

            - Женился… - зачем-то брякнула Стелла.

            - Нет. Из глубинки привез, где служил.

            Стелла выдохнула, обрадовавшись тому, что он не воспринял ее интерес в штыки, но все же решила пока не углубляться в эту болезненную тему, и вместо этого спросила:

            - Расскажи о том времени. О службе, и вообще...

            - Да, не о чем особо рассказывать. Романтиком я был, наверное. Думал Родину защищать. Дурак.

            - А почему разуверился?

            - Почему? Да потому, что любая война – это грязь. А я идеализировал все. Говорю же – дурак.

            - Наверное, я понимаю, о чем ты. Степан мне не много рассказывал, но общая картинка стала ясна. Самое обидное, что война ломает людей. Прокручивает через жернова своей извращенной правды… Но… У тебя ведь все хорошо? Теперь?

            - Теперь хорошо. Да. – Артур покосился на Стеллу и неожиданно для себя заговорил. - Ты спрашивала, откуда у меня ожоги.

            - Было дело.

            - Мой самолет подбили, и он загорелся. Катапультироваться удалось не сразу, можно сказать - в последний момент. Там и горел. Доказательств у меня нет, но я знаю, что били свои же.

            - Почему ты пришел к таким выводам?

            - А им нужен был медиаповод. Информационная картинка, чтобы оправдать очередной виток противостояния. Вот так-то… Свои же. Свои.

            Артур давно об этом не вспоминал. Но события тех дней, наверное, навсегда въелись в подкорку. Он помнил жгучую боль, свист ветра, запах гари. Помнил пыль на зубах и соленый металлический вкус крови во рту. Помнил, как пробирался к своим по пустыне, волоча поврежденную ногу. Как пил воду из мутных луж, как сводило кишки от голода… И ярость, дикую ярость помнил. Копестиренский тогда здорово вломил командующему. Поправился немного, и вломил. Чуть под трибунал не пошел, но вступились. Отец парня, которому давным-давно, еще в учебке, Артур спас жизнь. Того девушка бросила – дура, а он в петлю полез, из которой Копестиренский его и достал. В общем, не надеялся он, что отмажут. Так Ларке и сказал – посадят. А она такой стон подняла. Кошмар! Артур тогда не брался анализировать ее поведение, и ничего не поменялось даже, когда все замяли. Все его мысли вертелись вокруг предательства командования. Вся его горечь, все непонимание… и понимание тоже. И только когда Ларка погибла, почему-то вспомнилось, как она тогда себя повела. Глупо и эгоистично. Типичное женское поведение – напасть, закатить истерику в самый неподходящий момент, когда ты болен и слаб. Когда тебе совсем плохо. Чтобы добить, вывести из себя. Чтобы, еще ничего не зная толком, придумать все самой и впасть в истерику от забродившего в голове дерьма. Она бросалась на него, едва ли не с кулаками, орала, что из-за своей принципиальности он их с дочкой на произвол судьбы оставил, и голосила некрасиво, размазывая по лицу остатки макияжа.

            - А ты… пришлось смолчать, да?

            - Да, как сказать… Начистил морду тому, кто приказ отдал. Но я-то понимал, что это была далеко не его инициатива.

            - Ну, и правильно, что начистил! Уважаю. Была бы рядом, так постояла бы на шухере. А может, и сама бы поддала. Я вообще - жуть какая инициативная!

            Артур рассмеялся. Громко, раскатисто, так, что даже пришлось притормозить – смех отвлекал от дороги. Повернулся к Стелле и, не дожидаясь проявлений ее инициативности, бесцеремонно сгреб ту в объятья, крепко поцеловав. Не страстно, нет. Как боевого товарища поцеловал. Почему-то он нисколько не сомневался в Стелле. Был уверен, что она бы действительно постояла на стреме, кинулась бы в драку, если бы это понадобилось, подавала бы патроны… да все, что угодно. Черт… он все больше в ней увязал.