Расстегнув фуфайку, она сначала сняла валенки и поставила их у порожка, а потом упёрлась плечом в стену и вынула руку из рукава.

– Тёмка тоже не хочет помогать. Придёт со школы и бегом на горку. Тьфу, не семья, а соседское проживание, – разделась и присела на корточки, открывая печную дверцу. Зажгла спичку, поднесла к газете и уставилась на то, как бумажный уголок разгорается синим пламенем. – Вот так и молодость моя сгорела, – выдохнула, сунув газетёнку между сухих полешек.

С улицы донёсся стук, похожий на то, как отбивают обувь о порог, чтобы очистить от снега. Лиля закрыла дверцу, встала и сложила руки на груди.

– И долго ты будешь гулять? Матери помогать не надо? – встретила дочь, вернувшуюся из школы. – Где была?

– Я к тёте Ане ходила, – Юля поставила портфель на пол и шустро расстегнула пуговицы на куртке.

– Что ты к ней постоянно бегаешь? Там что, мёдом намазано? – занервничала мать, уходя в кухню. – Я тут одна, как ломовая лошадь, а вам всем плевать!

– Я сейчас корову сама покормлю, – Юля боялась мать, как огня, поэтому и сбегала после уроков к доброй тётке, чтобы чувствовать себя в её доме нужной.

– Уже давно накормлена! Переодевайся и иди дрова складывать! Бессовестная! Мать одна надрывается, а ей лишь бы по гостям шляться!

– Я не шлялась, – нечаянно огрызнулась Юля и моментально заработала оплеуху.

– Поговори мне ещё, сопля. Я тебе не тётя Аня, а мать! И не смей повышать на меня голос!

– Я не повышала, – сквозь слёзы ответила девочка, снимая школьную форму.

– Поговори мне ещё, – рыкнула Лиля и удовлетворённая вернулась за кухонный стул. – И что там Аня нового рассказывает?

– Ничего, – повесив платье в шкаф, Юля достала старенькие спортивные штаны.

– Как ничего? Вы там в молчанку, что ли, играете? Почти каждый день к ней ходишь, а смысл? Вот ты мне скажи, что тебе там делать? Катька уже – взрослая кобыла, ей семнадцать, Ирке – шестнадцать, Нинке – четырнадцать, а остальные – ребятня. С кем ты там дружбу водишь?

– С Катей.

– Ой, да что у вас с ней общего? Она уже невеста, а ты так, шмакодявка.

– Я не шмакодявка, – обиделась Юля, выходя из комнаты.

– Стой. Повернись. А теперь скажи мне честно. Что обо мне говорит тётя Аня?

– Ничего, – пожала плечами девочка.

– Точно?

– Да.

– Тогда иди. И чтобы одну кладку до самого верха сложила. Поняла меня?

– Поняла, – сунув ноги в валенки, Юля надела шапку, старую куртку, которая ей была мала, и ушла выполнять материнский приказ.

Какое-то неравенство между детьми. Юле всего десять, Тёмке – четырнадцать, а спрашивают больше с Юли. Тёмка днями с друзьями по деревне колесит, а Юля должна помогать родителям по хозяйству: таскать воду корове, кормить её сеном, складывать дрова. Правда, Юля ещё не понимала и не чувствовала, что её старшему брату предоставлено больше привилегий, чем ей. Она считала, как её науськивала мать: женщины должны исполнять домашнюю работу в одном лице, так как мужики чуть ли не сутками пашут в колхозе, чтобы прокормить свою семью. Вот так и Юля, смирившись с будущей участью ломовой лошади, молча исполняла указы матери и пыхтела то над колодцем, вытаскивая полное ведро воды, то над стогом сена, которое нужно дёргать для коровы. Сложнее всего с сеном, конечно. Стог, накрытый специальной тканью, покрылся инеем, и сено лежало плотняком, попробуй вырви хоть пучок. Поэтому приходилось орудовать в варежках, чтобы набрать хотя бы одну тачку сена. На это уходил один час, а то и больше.

Юля складывала на руку обледенелые полешки и носила в дровяник. Она дышала ртом от усталости, часто втягивала воздух через промокшие ноздри, чтобы не потекли сопли, и думала о тёте Ане, которая относится к ней лучше, чем родная мать.