– Не все, – повторил классик.

И поведал захватывающую сагу о том, как в три часа ночи ему позвонил некто из младой поросли, в дупель, и, мешая пьяные слезы с матерщиной, принялся ругаться, что остался без упоминания.

– А почему ты обязан был его упоминать? – поднял вверх пучки бровей Гриша Майзель, бывший с классиком на ты по причине старинной дружбы.

– Он приходил ко мне со своими сочинениями.

– Ну и что?

– А то, что я имел глупость похвалить одно.

Классик залез тщательно обтертыми пальцами в львиную шевелюру в слегка комической растерянности, нуждавшейся если не в сочувствии, то в понимании. Впрочем разыгрывался театр. Прежняя чувствительность не первый год как забронзовела в нем наряду с чувственностью.

– Соврали, значит, мальцу? – не стал деликатничать Перепелов, по дурной привычке, приобретенной в армейской казарме, спасибо, что не в тюремной камере, скребя вилкой по опустевшей тарелке.

Тень недоумения мелькнула в глубоко посаженных, поглощающих, а не отражающих свет глазках классика.

– Да нет, – пошевелил он пальцами воздух вокруг себя. – Малец не без способностей.

– Вы просто не вспомнили о нем в тот момент, – подсказала другу семьи Маша Майзель.

Классик не принял подсказки:

– Одно – поговорить с человеком приватно, и другое – выделить его из массы. А уж во всеуслышание объявить наследником – тем более.

– Разумеется, есть же гамбургский счет, – протер голый череп от шишковатого затылка к обширному лбу Гриша Майзель.

– То и оно, – с важностью согласился классик.

– Да какое то и какое оно? – неожиданно вскинулся, как будто еще голодный, молодой Перепелов. – Этот ваш гамбургский счет – дубинкой размахивать, чтобы никого больше к раздаче не допустить! Кто успел взобраться на литноменклатурную лестницу, тот молодец против овец! А у подножья – овцы шумною толпой! А молодец гамбургским счетом их по башке, по башке, чтобы знали место! И даже если какую овечку приветят, так это не про них, а про себя! Свои широту, долготу и высоту показать! Вы им гамбургер хотя бы подали взамен гамбургского счета!..

Злата прыснула, но тотчас сделала вид, что поперхнулась.

– А вы, кажется, тоже из них? – на миг слепив оладьи век, срезал нового члена семьи Майзелей их старый друг.

– Из кого? – прищурился Перепелов.

– Я же тебе говорил, это его разворот Затейливая напечатала, – заступился за зятя тесть.

– А, – невразумительно открыл рот классик.

– Он наш, – негромко дополнил тесть.

– Ваш? – проницательно спросил классик.

– Наш, – повторил Гриша со значением.

Классик повернулся к Маше Майзель:

– Замечательно приготовлена баранина. В Грузии такую делают.

Классик гордился грузинскими корнями, ветвясь на столичной почве, они давали свежие, душистые, с подрумяненной солнышком кожицей, покрытые мягким светящимся пушком плоды, обольщавшие Перепелова. Он знал, однако, что не должен переусердствовать, поддаваясь обольщению чужих слов и словосочетаний. Отдельность представляла собой более выгодную площадку для старта. Гибкий ум Перепелова скользил по поверхности с той же предначертанностью, что и при погружении вглубь. Его, перепеловская, классическая провинция плюс последующие исхоженные пути-дороги родины фонили, то есть составляли фон, ничуть не менее успешный, чем классический Кавказ классика. Исписав гору школьных тетрадок с тем, чтобы позднее без угрызений уничтожить все, разорвав, выкинув на помойку, предав огню газовой горелки, Перепелов вырабатывал свою стратегию вхождения в мир, о каком грезил сызмала за последней партой среднего учебного заведения, изрезанной его же ножичком, когда рифма не шла. О нем же грезил после сеанса в кинотеатре