Вообще, Казахстан тогда был похож на некую малую Россию. Казахов можно было увидеть, пожалуй, только на автовокзале, перебегающими с автобуса на автобус в своих «деревенских» одеждах: длинных платьях, жилетках. В школах наряду с немцами учились русские, встречались корейцы. Инна не видела ни одной казахской семьи в своем окружении. Лишь позже, когда немцы начали эмигрировать в Германию, а русское население – переселяться в Россию, городок стали заполнять казахи, переезжавшие из аулов.

В Душанбе Инна иногда вспоминала детство. Время комсомольских строек и первомайских демонстраций с транспарантами и портретами вождей. И как она, новоиспеченная пионерка, возвращалась домой – дошла до перекрестка и долго стояла, показывая всему миру свой красный галстук…

Что до Первого мая, то этот день был для Инны особым: проснувшись, она каждый год обнаруживала у кровати новые сандалики. Запах их кожи был навсегда связан для нее с детством. А еще на стуле в этот день висело новое платье. Мама умудрялась покупать им с сестрой обновки к празднику, откладывая на них по копеечке.

В восьмом классе подобралась у Инны компания: Коля, увлекавшийся фотографией и творивший волшебство в комнатке с красным светом, Пашка и Оля – обычно собирались на лавочке возле ее дома.

Ох уж эти лавочки… Они были особенным местом: стояли практически возле каждого частного дома и на них обсуждалось все – как в большой деревне. Разве что с декабря по февраль (зима в В Южном Казахстане короткая) они пустовали, а в остальное время на них сплетничали тетки и бабульки. С наступлением сумерек приходило время молодежи – на этих лавочках ребята пели песни под гитару, целовались и мечтали, вдыхая запахи вишни, яблони, сирени…

В один из вечеров, когда они всей компанией разглядывали новенький Колькин фотоаппарат, на перекрестке появился Сашка. Он подошел к ним своей неторопливой походкой – рыжеватые коротко стриженные волосы, одна рука в кармане. Инну сразу что-то в нем зацепило. Бросилась в глаза его серая водолазка с рисунком – сверстники одевались просто и таких не носили. Брюки на нем сидели как влитые, – а ведь другие ребята донашивали вещи братьев, и тут уж как повезет. Как потом выяснилось, отец Сашки, таксист, неплохо зарабатывал. Но Саша этим не бравировал.

Инна грезила, что как-нибудь вечером они останутся вдвоем, будет звучать «Последний желтый лист» модного в те времена Ободзинского, и Саша поцелует ее, – но наедине они так ни разу и не остались.

Эту любовь, как хрустальную вазу, они донесли до окончания школы. В сервантах в те времена у всех стояла хрустальная посуда, которую доставали только по праздникам. А у Инны с Сашей праздника не случилось – «ваза» так и осталась в «серванте». Саша побоялся сделать шаг, чтобы не обидеть свою «тургеневскую девушку». Так и ушел в армию.

А Инна уехала в Душанбе, где поступила в институт. Сашка слал ей из армии письма и раскрывался в них по-новому – теперь он писал и о любви, и об их общем будущем. Инна исправно отвечала на них, но уже была влюблена в Виктора и мечтала о свадьбе.

– А как же Сашка? – спросила ее сестра Надя, когда они говорили по телефону.

Инне стало неловко: она так и не решилась написать письмо и расставить точки над i. И Надя это знала.

Она оставалась для Инны путеводной звездой – единственным человеком, которому Инна доверяла свои тайны.

У самой же Нади жизнь складывалась непросто – подруги завидовали ее красоте и даже неохотно знакомили ее со своими ухажерами… одна даже захлопнула перед ней дверь, сказав, что у нее гости. Надя успела заметить в дверном проеме симпатичных офицеров.