– Тогда почему они лишь прервали отношения? – не согласился Ряшенцев. – Ведь каждый из них любил Татьяну. Один являлся ее женихом, другой – единственным братом.

– Не знаю, просто не представляю. – Ведерников помахал рукой возвращавшемуся Степану Игнатьевичу и повернулся к коллеге. – Придется Игнатьевича еще раз сгонять. Надо подробнее расспросить старушку Фокину, когда и сколько раз она видела Кошелева-младшего.

Зинаида Терентьевна Фокина была чуть глуховата, но обладала отличным зрением.

– Видела я Никиту, – с гордостью сообщила женщина, – и чаще чем раз в год. Правда, он все время норовил прошмыгнуть мимо, кепку на лицо натягивал. А я ему: «Здравствуй, Никита, некрасиво со старшими не здороваться».

– А он что же? – спросил Николай.

– Когда как, – махнула рукой Зинаида Терентьевна. – Иногда поздоровается, иногда отнекивался: мол, не знаю я вас.

– А в этом году видели? – поинтересовался Ряшенцев.

– Видела, – отозвалась старушка. – Кстати, совсем недавно, перед убийством-то этим самым. И опять не поздоровался, паршивец!

Поблагодарив зоркую бабулю, оперативники сели за стол и начали выстраивать версии.

– По-моему, убийца ясен, – Юрий крутил в руках карандаш. – Надо объявлять в розыск.

– Это мы с тобой обязательно сделаем, – кивнул Николай. – Да только знаешь, что меня смущает? Эти непонятные три года!

– Значит, не созрел еще, – пояснил Степан Игнатьевич. – Еще, Николай, подумайте вот над чем: кого Бобровы могли так спокойно впустить в дом?

– Это верно, – Ведерников вздохнул, – однако три года...

Никита Кошелев сидел на том самом месте в лесу и вспоминал события трехлетней давности. Иногда память отправляла его и в более далекие годы.

Судьба занесла их в Озерное, когда они с Танькой фактически были взрослыми людьми: ей исполнилось пятнадцать, ему – четырнадцать. Бабка Соня написала: неподалеку от нее по дешевке продается дом, и родители с радостью отправились в село. Ни отец, ни мать подолгу на одном месте не задерживались: кто станет держать на работе запойных пьяниц, особенно в городе? А в селе они сразу нашли и друзей, и работу: папа устроился трактористом, мама – кладовщицей. То, как пили Кошелевы, в селе считалось нормальным. И их пьяные разборки тоже. При каждой такой разборке, следовавшей с завидной регулярностью, дети убегали либо к бабушке, либо в сарай. Бабушка Соня жалела внуков, старалась повкуснее накормить, однако приютить у себя не хотела, наверное, боялась родителей. Как-то раз, спасаясь от очередной родительской ссоры, дети сидели в сарае, плотно прижавшись друг к другу и ожидая, когда утихнут крики в доме. Татьяна откинула назад свои роскошные волосы и спросила брата:

– Знаешь, чего я больше всего в жизни хочу?

– Чего? – с интересом спросил Никита.

– Не быть похожей на свою мать, когда вырасту. Ужасно, правда?

Мальчик кивнул и ничего не ответил. Он и сам не хотел походить на отца.

– Я тебя понимаю, – ответил он. – А на кого бы тебе хотелось быть похожей? Посмотри на наших женщин. Почти все ведут себя так же.

– Не все, – Таня обняла брата за плечо, – Мария Николаевна Боброва, наша учительница истории, например. Хочу быть похожей только на нее.

Никита давно заметил: сестра вела дружбу с сыном Бобровых Рафиком, и не имел ничего против. Бобров-младший ему нравился. А Рафаилу нравилась Таня. Впрочем, и Никита тоже. С каждым днем дружба становилась все крепче, наконец она окрепла настолько, что Кошелевы-младшие уже не укрывались в грязном и темном сарае, а бежали к Бобровым. Для них дом Бобровых был другим миром – миром идеальных отношений, где царствуют любовь и доброта. Они стремились туда всем сердцем. Мария и Иван тоже полюбили брата и сестру. Женщина ввела непременное условие: каждый вечер Таня и Никита ужинают у них, и готовила такие блюда, которые Кошелевы отродясь не ели. Кроме того, она следила за их успехами в школе и ненавязчиво направляла их.