– Будешь? – спрашивает она, спускаясь с подоконника и подходя к небольшому шкафу у встроенной плиты. Вынимает стакан и ставит рядом со своим на стол, вопросительно смотрит на меня.

– Буду, – я наливаю коньяк себе и ей, ей еще и добавляю сок почти до края, Мари морщится:

– Не кради градус.

– Какой градус тебе еще? Ты и так уже еле языком ворочаешь.

– Будешь воспитывать – выгоню, ночуй на улице, – спокойно отзывается она, забирая свой стакан и возвращаясь на окно.

– Я не переживаю, – сообщаю я, усаживаясь в отодвинутое кресло и беря стакан. – В доме недалеко есть отель, думаю, номер найдется.

– Продуманный, да? – она делает большой глоток и затягивается сигаретой.

– Мари… ну, упадешь ведь, что ты, как алкашка?

– Слезами горю не поможешь, надо пить, – выдает она на автомате – это у них с Олегом такая поговорка, когда кому-то совсем плохо.

– Ты, смотрю, нормально справляешься, – я киваю на пустую бутылку возле стены.

– Это третья.

– Сдурела совсем?!

– За два дня, не бойся, – она снова затягивается сигаретой, и я понимаю, что она в таком стрессе, что даже алкоголь ее не забирает.

Бедная моя зайка… Значит, все на самом деле плохо. Ладно, завтра поеду с ней, сам переговорю с врачом.

– Мари… тебе точно хватит, – встаю, забираю у нее из руки стакан и выливаю остатки в раковину. – Так, молча сиди! – предостерегаю рвущийся с ее губ вопль. – Я же хочу как лучше.

– Да?! А когда в подвал меня вез – тоже как лучше хотел?

О, ну, все, начинается… А ведь я даже возразить не могу, потому что виноват по самые уши, виноват так, что сам себе отвратителен, когда вдруг об этом вспоминаю. Прилюдно, конечно, когда Мари кусает меня, приходится держать марку и делать вид, что ничего из ряда вон выходящего не произошло – запустил свою нижнюю в экшн с чужими Верхними. Но в душе-то я знаю, что все было вообще не так, и что Мари права – я отдал ее в чужие руки, фактически – организовал групповуху с применением жестких тематических практик и изнасилованием. Вернуть бы то время – и я ни за что не повторил бы этот трюк…

У меня вдруг начинает болеть не напоминавшая о себе много лет челюсть, которую Олег раскрошил мне тогда в труху… Я перенес три операции, ходил в шинах на челюстях почти два месяца, отломки плохо срастались, болело все жутко, и есть, кроме жидкого, ничего было невозможно. Но я прекрасно понимал, за что мне это, и Олега не винил никогда. На его месте я бы, наверное, сделал что-то похуже.

– Мари… ты хочешь опять поговорить об этом? – примирительно спрашиваю я, и она вдруг кивает:

– Да. Я хочу об этом поговорить. Я хочу знать, кто были эти трое. Согласись, перед смертью я имею право расставить все точки в своей голове, да?

Мне хочется врезать ей пощечину – чтобы не смела при мне говорить эту чушь о смерти, но я понимаю, что делать этого нельзя по разным причинам.

– Мари… да какая теперь-то разница…

– Ты же сам спросил – так чего сруливаешь теперь? Господин не хозяин своему слову?

– Хозяин, – киваю. – Захотел – дал, захотел – забрал обратно, ты же знаешь.

– Так не пойдет. И мне ты не хозяин.

– Спросила бы хоть ради приличия про Олега, – пытаюсь я свернуть неприятный разговор, но не тут-то было – Мари никогда не напивается так, чтобы утратить контроль.

– Ты мне Олега тут не подсовывай. Надо будет – спрошу, когда время придет. А сейчас давай поговорим о другом. О других, – она сверлит меня взглядом с подоконника, напоминая в этом пледе на плечах какую-то злобную ведьму – волосы лохматые, вместо глаз ямы…

Я со вздохом опрокидываю коньяк в рот, чувствую, как обожгло горло и пищевод, как огненный ком провалился в желудок.