Борис многозначительно кивнул, как бы говоря, что он принимает ее помощь.

– Да уж, времена, теперь никому ничего нельзя доверить. В Талар-Архаси есть пробоина, не иначе, крыс развелось море. Поди разбери, как их теперь вывести, всех выродков этих, везде засели: в Брежистале, в Красном лесу и даже в совете. Пока мы окончательно не выясним, что здесь творится, доверять не стоит никому, – сказал Миронов.

Амали задумалась.

– Да, ты прав… Не говори Талар-Архаси, никому не говори. Я и мои люди хранить этот секрет и защищать детей вместе с вами.

Закончив разговор, Амали удалилась.

– Ты уверен, что она не скажет им? – настороженно поинтересовался Миронов.

– Уверен, она из тех, кто выражает свое несогласие напрямую и зачастую яростно. Амали делает только то, что считает правильным. Притеснять собственный рассудок разнородными трениями – дело не абиссинское, они по сути своей едины и уверены в собственных решениях.

Гордоф покорно покачивал головой, с Борисом он спорил редко, потому как уважал его мудрость и трезвую, холодную рассудительность, которая всегда была направлена в сторону благих намерений.

– Вы их запечатаете? Так ведь? – На лице Гордофьяна появилась грусть, он не понимал, как можно отнимать у человека или у несвычного его воспоминания, а тем более его истинную сущность.

– Ты печалишься по этому поводу? – спросил Борис.

– Да нет… Просто думаю, как можно обречь несвычного на существование в какой-то совершенно чужеродной для него ипостаси – все равно что заставить тигра думать, будто бы он овечка.

– А выпустить тигра в загон с несчастными овцами – это тебе как? Поверь, Гордоф, иногда тиграм очень полезно думать, что они простые овцы. Мир между всеми нами существует только благодаря множеству запретов и недопущений, а отнюдь не благодаря уступкам. Ты и сам все это знаешь, и действия твои всегда этим принципам соответствовали, но вот только когда речь заходит о детях, ты теряешь здравую рассудительность. Мы спасаем их от огромного мира и неведомого нам зла, в то время как мир благодаря этому спасается от них. Тем более я верну этим детям все отнятое, когда придет время, если, конечно, они сами все себе не вернут – такую силу так просто не запрешь, это тебе не простецкие несвычи, которые горазды только на то, чтобы благодаря упорным тренировкам выдавить из себя маленькую искру, эти дитятки способны сжигать дотла целые города.

– Ладно, я знаю, что ты прав, и знал это ранее, еще до того, как начал этот разговор. Просто иногда нужно, чтобы кто-то еще раз убедил меня в том, в чем я и так уверен умом, но сбит с толку сердцем. – Миронов легонько усмехнулся. – Я рад, что ты вернешь им самих себя – когда настанет время, разумеется, – хотя не очень-то хочется, чтобы эти времена настали, как бы противоречиво все это ни звучало.

День для всех прошел быстро. Нирвана и Волк выглядели счастливыми родителями, не выпускающими годовалых крошек из рук, Вогдас и Асшая наконец стали вновь превращаться в детей, их глаза светились, они хохотали и веселились, Борис и Амали много думали и потому вид имели раздраженный и озабоченный, а Гордоф попросту устал – он был немолод, и к тому же был человеком. Но тем не менее с наступлением темноты спать Миронов не лег; вновь оказавшись в каюте один на один с маленьким Крампом, он продолжал рассказывать ему о несвычном мире, его устройстве и обитателях.

– Так вот, про магов и абиссинских странников ты уже немного знаешь, теперь шаманы. Черт бы их побрал, этих шаманов – зверюги, не иначе. Видел нашего Лютера? Здоровенный, весь заросший, да еще и грубиян в придачу, а это его самое невинное обличие. Если встретишь Лютера Волка в другом облике, то поймешь, что человеческий Лютер милашка. Вот такие они, шаманы, полулюди, полузвери.