Я люблю, когда мои работы покупают, это позволяет мне жить отдельно от маман и папан. А еще финансы являются самым лучшим доказательством признания. Если человек готов платить за права обладания твоими работами, значит, они ему действительно нравятся. Ну, по крайней мере, я себя так уверяю.

Я сидел напротив мольберта и смотрел на розовощекую русалку с черным котом. Прощался. Эта красавица прожила со мной целый год. Я так привык к ней, что мне казалось, я расстаюсь с любимой. И снова, как уже бывало и раньше, назойливая мысль о том, что я меняю подругу жизни на коммуналку, ломоть колбасы и пару бутылок портвейна, бередила душу.

4. Глава 2. А был ли лысый?

День моего рождения начался весьма прозаично. Походы по магазинам, расставания с деньгами, выслушивания поздравлений от родителей, плавно перетекающих в нотации, встреча с покупателем, забравшим русалку, и так далее, и тому подобное. Зато вторая половина дня удалась на славу.

Серебристый январский вечер многообещающе сверкал желтыми фонарями. В инее на окне читался неоднозначный, на что-то намекающий узор. Казалось, кто-то хотел заморозить момент, выгравировать в самом времени и пространстве некую отправную точку, способную стать для меня важным ориентиром. Точку, от которой я поведу линию, слепо блуждавшую все эти годы по полотну моей жизни и готовящуюся обрести наконец зримый вектор.

Галя пришла к семи, посетовала на пыль.

– Уж к днюхе мог бы немного прибраться, – упрекнула она, проводя пальцем по подоконнику.

Моя подруга часто бывала грубовата, но этот ее маленький недостаток с лихвой компенсировался непритязательностью и ненавязчивостью.

Сенька и Кирилл – мои студенческие приятели, подошли, когда мы с Галькой выдули уже полбутылки Массандры. Они принесли подарки, традиционные в кругу художников: кисти, краски и банку стыренного в универе (там Сеня работал мастером) растворителя. Ему я особенно порадовался. Помню, как любовно погладил банку, ставя на самую верхнюю полку стеллажа, и представляя работу над новым полотном.

Это сладостное воспоминание было последним ясным моментом. Дальше пошли лишь смутные, хаотичные обрывки.

Вот мы допили третью бутыль Массандры и, приговорив оливье, пошли гулять. Помню, как в одном из двориков, кажется, недалеко от Итальянской, я прижимал раскрасневшуюся Галю к чугунной оградке. В слабом свечении фонаря она казалась мне в тот момент удивительно привлекательной (что само по себе уже было странно). Галя задорно хихикала и неубедительно просила «отвять».

Последующие события дворовых приключений остались за кадром моего похмельного сознания.

Другая картина, всплывающая в памяти, повествовала о том, как мы (пьяные идиоты) катали друг друга на картонке по замерзшей Неве. Наша скромная компания возрастала по мере передвижения. В моем видении я насчитал шестерых персонажей, включая меня самого. На Сеньке теперь висла прыщавая малолетка в коротеньком пальтишке, а я о чем-то спорил с бритоголовым мужиком. Странное дело, совершенно не помню его лица. Но помню, что потом были шатания по Невскому, попытки оседлать коней на Аничковом мосту и еще что-то очень увлекательное, но что именно, не припомню.

В общем, погуляли, думается мне, хорошо, со смаком. Но вот как я оказался в мастерской и почему на мне чистенький новенький халат, а не затасканная толстовка и джинсы, никак не возьму в толк. Судя по всему, меня кто-то раздел, помыл и, завернув в хрустящую, словно подарочная упаковка роскошь, уложил спать.

Эти зримые преображения, к сожалению, ничуть не изменили моего внутреннего состояния, вполне себе ожидаемого и логичного, если учесть, что я всю ночь совершал пешие прогулки на свежем воздухе и чрезмерные возлияния.