– Думаешь, они обнимаются потому, что рады друг друга видеть? Хрена с два! Это каждый хочет удостовериться, нет ли у другого за поясом еще спрятанного оружия.

Освободившись от объятий, капитан обернулся к вертолету и махнул рукой. Сидящие в салоне спецназовцы привычно и сноровисто попрыгали в пыль. Вылезли и Мага с Мовлади. А из-за чахлых кустов на краю площадки показалось с десяток Афганцев, одетых так же, как и тот, с кем дружески обнялся Киреев. Потом к открытому люку подкатил побитый пикап Тойота, сдал задом. Сидящий рядом с водителем грузовичка паренек лет пятнадцати проворно выскочил на землю, и ловко откинул бортик кузова. Здоровенный белобрысый спецназовец, оставшийся в салоне вертолета, начал кидать в туда те самые тюки, что еще два часа назад мирно качались на спинах верблюдов и крупах лошадей расстрелянного в ущелья каравана.

Поздняя осень стояла в горах. Пахло прелой листвой, холодом, первым недавно выпавшем снегом. Он и еще трое его сверстников, двенадцатилетних мальчишек – Мага, Ислам и Али – стояли у выхода из ущелья, выслеживали волка. Его отец впервые взял их с собой на охоту на серого, повадившегося таскать овец из стада.

Отец поставил их у выхода из ущелья, дал трещотки, а костер они разожгли сами. Сидели на корточках, ждали – когда волк появится, нужно напугать его шумом, треском, жарким огнем. И вот волк появился, пришел из темноты на бесшумных, мягких лапах. Остановился в отдалении, принюхался настороженно. И тогда Али не выдержал. Вскочил на ноги, заорал отчаянно, закрутил трещоткой. А волк прыгнул. Молча, без разбега, перелетел линию костра, и опустился на пружинистые лапы, резко и зло рванул за горло Али клыками, вырвал в момент его глотку, и, весь в крови, обернулся к ним, трем приятелям, так и не успевшим встать от костра. Он отчетливо видел глаза зверя – цвета глубокого, черного золота. И вдруг показалось, что волк улыбнулся ему. Одной пастью, окровавленной и грязной.

Мовлади дернулся во сне, крепко приложился головой о верхнюю полку и проснулся. Поезд подходил к Москве.

Состав скрежетнул длинным, неповоротливым телом, затормозил, вздохнул, зашипел и остановился у перрона. В коридоре вагона немедленно скопилась толпа, выход заставили сумками и чемоданами. Пассажиры топтались, наступая друг другу на ноги, и остервенело переругиваясь.

Он подождал, пока выйдут самые нетерпеливые, и спустился на перрон одним из последних. Ветер, прошумев по платформе, бросил в лицо знакомый запах вокзала. И он удивился: город, в который он возвращался теперь после стольких лет отсутствия, изменился, а запах – нет. Все так же разило мазутом, пылью, асфальтом, вонью общественного туалета, несвежими пирожками, жаренными на прогорклом масле. Запах чужой, враждебной, не принимающей тебя зоны.

Рыжая проводница с толстыми ногами в сетчатых чулках, пожелала ему счастливого пути и улыбнулась неряшливо вымазанным яркой помадой крупным ртом. В улыбке сверкнул золотой зуб. Жизнь в нищей изуродованной войной республике не сулила ничего хорошего. Только голод, разруху и смерть. И многие молодые ребята, не сумевшие вернуться назад, оставались здесь, в России, в поисках лучшей доли. Как правило, на попечении таких вот теток-любовниц. Это было лучше, чем возвращаться туда, где, пожалуй, не оставалось больше ничего из прошлой жизни. Лучше для многих. Но Мовлади искренне презирал подобных новоявленных альфонсов, твердо про себя зная, что мужчине не место у бабы под юбкой. Даже если у этого мужчины не осталось больше ничего, ни прав, ни голоса, ничего, кроме его ничтожной жизни.