К середине XIX в. эта тенденция стала угасать и была спародирована А. Толстым и братьями Жемчужниковыми в образе Козьмы Пруткова – биографии без поэта. На рубеже XIX–XX вв. вновь усиливается интерес к лирике и писательским биографиям, отсюда повышенное внимание к Жуковскому – одному из первых русских поэтов «с биографией».
Преемственность модернизма по отношению к романтизму была связана не только с категориями поэтики и эстетики, но в значительной степени и с практикой знакового нарушения границы между литературой и жизнью, тем, что Л.Я. Гинзбург назвала построением в самой «жизни художественных образов и эстетически организованных сюжетов»176. Если авторы конца XVIII – начала XIX вв. нередко применяли литературные «эмоциональные матрицы»177 к своему бытовому поведению неосознанно, то поэты серебряного века к формированию собственного мифа подходили чаще всего вполне сознательно. В частности, А. Жолковский в своей работе о жизнетворческой стратегии А.А. Ахматовой предложил целую подборку документальных свидетельств, фиксирующих характерную черту эпохи – жизнь «с оглядкой» на будущее. Наиболее точно, по мнению исследователя, эта мысль была выражена Н.Я. Мандельштам в отношении Ахматовой: «Откуда-то с самых ранних лет у нее взялась мысль, что всякая ее оплошность будет учтена ее биографами. Она жила с оглядкой на собственную биографию»178.
В Жуковском модернисты легко угадывали «своего». Так, в рецензии на книгу Веселовского о поэте А. Блок отметил: «Жуковский подарил нас мечтой, действительно прошедшей “сквозь страду жизни”. Оттого он наш – родной, близкий»179. Его произведения воспринимались Блоком не только (и не столько) как поэтический образец, сколько как пример идеального бытового поведения. Незадолго до свадьбы, 15 мая 1903 г., Блок писал своей невесте Л.Д. Менделеевой:
Вчера я перечитал “Ундину” Жуковского (перевод) (после того как написал такое отвратительное письмо к Тебе) – и почувствовал, что бывает на свете и что надо вспомнить и чему служить. Ты увидишь меня другим и, дай бог, чтобы лучшим, чем я теперь. Теперь уже всплывают передо мной мои вины перед Тобой за это последнее время. Молчу, когда нужно говорить, или наоборот – и, вообще, мало чуткости и мистического внимания к Тебе180.
В промежутке между двух юбилеев 1883 г. и 1902 г. произошла смена культурных эпох. Крупнейшими вехами этих десятилетий стало становление научных литературоведческих школ, религиозной философии и новой парадигмы в искусстве – модернизма. В их контексте переосмыслялся статус и функции биографии поэта, формировалось поле для реинтерпретаций творческого наследия. Эти обстоятельства станут предметом анализа в следующем разделе главы.
1.2. Юбилей 1902 года: интерференция культов Гоголя и Жуковского, стратегии автоканонизации
Новый этап развития социокультурного реноме Жуковского позволяет выделить не только продолжение официальной линии осмысления его личности, не только ставшие уже традиционными прямолинейные проекции биографии на поэзию, но и интерференции «культов» Жуковского и Гоголя, а также возникновение прецедентов своего рода «автоканонизации», усиления харизмы того или иного здравствующего автора или актуального издания под сенью мифа о Жуковском.
На сей раз официальное признание поэта и чествование его памяти было подкреплено высочайшим указом. Пользуясь терминологией П. Бурдье, можно сказать, что к юбилею 1902 г. «поле власти», заинтересованное фигурой Жуковского, стало оказывать более сильное давление на «поле литературы»181, и, думается, главную роль в этом процессе играли не столько поэзия и/или выписанный Зейдлицем «рыцарский» жизнетекст, сколько уже общеизвестные факты создания Жуковским государственного гимна и воспитания Александра II. Поднимая символические «ставки» Жуковского, «поле власти» тем самым подпитывало и самое себя.