Тот, кто прощает, никогда не жалеет об этом.»

(с) А. Дюма.

СССР. Цхинвал.

Ноябрь. 1985г. 22:55.

– Ага-ага-ага! – Чича гоготал, внимая залихватским россказням Леона. – И чо, и чо, и чо?

– Да ничего. Он свалился, как подкошенный. Я пинаю его, уже ног не чувствую. Ору: ещё хочешь, тварь, ещё хочешь?!

– Ага-ага-ага!

Чича ухахатывался с баек Леона. Он никогда в них не верил, но то, что они были забавными, он не исключал:

– И чо, и чо, и чо? – в сотый раз повторил он.

– Ничего. Он ползёт, сопли утирает, кровью харкает. Не бей меня, говорит. Я всё отдам.

– Ага-ага-ага!

Чича ударил Тамази ладонью по спине:

– Ты это понял, толстяк? «Я всё отдам…»

– Угу.

Тамази не смеялся. Он вообще не любил смеяться. Чаще всего смеялись над ним. Он слушал Леона, а думал о длинноногой белокурой девушке из параллельного класса. Девушке, в которую он был тайно и безответно влюблён.

– И чо, и чо, и чо?

– Дак ничего! – Леон утомился придумывать новые подробности к несуществующей драке. – Отдал он мне деньги и всё. Выписал я ему на прощание поджопник и отпустил домой… к мамке.

– «К мамке»? Ага-ага-ага! – от смеха Чича сложился пополам. – Ты это понял, толстяк? К мамке… К мамке…

Тамази повёл плечами:

– Угу.

– Тебе, Киллер, на эстраду надо. К Хазанову юмористом.

Хазанов был для Чичи кумиром. Когда никто не видел, когда никого не было дома, Чича вставал перед зеркалом, брал в руки расчёску сестры и изображал Хазанова – один из его монологов. Он старался играть голосом, старался попадать в мимику его лица, старался передать акцент.

У него не получалось. Выходило паскудно. Но Чича не унывал. Он знал, наступит день, и он будет величайшим комиком в союзе. Таким, как Хазанов.

– Хазанов отстой! – сплюнул сквозь зубы Тамази. – Вторяк. «У ты какая…»

– Эй, толстый!

Чича сжал кулаки, как вдруг:

– Ребятки, закурить не найдётся?

Из темноты к ним направился человек, лица которого они не могли рассмотреть. Тень от шляпы падала на глаза, а огромная окладистая борода закрывала всё остальное. Фигура его была под бесформенным чёрным плащом.

– Чего тебе надо, мужи… – Чича осёкся, – …кто ты такой?!

Глаза человека блеснули кроваво-красным:

– Прохожий… – прошептал он и достал здоровенную палку, тяжёлую на конце.

– Эээ, – Тамази отступил на один шаг назад. – Вы чего? Мы не курим. Честно не курим.

В отличие от Тамази Чича был парнем не из робкого десятка, но и ему на мгновение стало страшно. Леон замер с открытым от удивления ртом. Чувство зарождающейся опасности поселилось в сердце каждого из них.

– Ты Леон? – человек указал длинной палкой на Чичу.

– Нет… – Чича растерялся и стоял, как вкопанный. – Я Чича.

Волосы на его спине и руках зашевелились.

– Я Леон, – Леон стиснул зубы и вышел из темноты на свет уличного фонаря. – Чего тебе надо?

Крупные хлопья снега слепили его.

– Справедливости, – неестественно прохрипел человек и ударил Леона заострённым концом палки по лицу.

Палка расцарапала его правую щёку.

Леон упал на асфальт и забрызгал Тамази кровью.

– Господи! – колени Тамази сами собой подогнулись. – Я ничего вам не сделал, – уверял он, – честно-честно…

Бежать было некуда. За их спинами был тупик, именно поэтому они здесь собирались.

– Мне – нет, – высоко рассмеялся человек и пнул Чичу каблуком в солнечное сплетение. – Выродки.

Чича задохнулся и, цепляясь руками за воздух, повалился на колени и ниц.

– Я… Я… Я ничего не делал… Я ничего не видел… Я их не з… з… знаю… Они мне не друзья… Честно-честно!

Тамази пятился, словно рак. Он тараторил, как попугай, и проглатывал окончания слов.

Человек напирал:

– Ты был с ними! Был с ними… тогда.

– Когда? – не понял Тамази. – Вы кто?