Н. Тургенев за полвека до этого, накануне войны 1871 г. писал: «Я и прежде замечал, как французы менее всего интересуются истиной… Они очень ценят остроумие, воображение, вкус, изобретательность, – особенно остроумие. Но есть ли во всем этом правда? С этим нежеланием знать правду у себя дома соединяется лень узнать, что происходит у других, у соседей. И притом, кому же неизвестно, что французы – «самый ученый, самый передовой народ в свете, представитель цивилизации и сражается за идеи»… При теперешних грозных обстоятельствах это самомнение, это незнание, этот страх перед истиной, это отвращение к ней – страшными ударами обрушились на самих французов»{521}. «Я все это время прилежно читал и французские, и немецкие газеты – и, положа руку на сердце, должен сказать, что между ними нет никакого сравнения. Такого фанфаронства, таких клевет, такого незнания противника, такого невежества, наконец, как во французских газетах, я и вообразить себе не мог…»{522}

Наиболее глубокий и всесторонний анализ психотипов европейских народов накануне Второй мировой войны очевидно оставил В. Шубарт. Его выводы обобщают и развивают вышеприведенные наблюдения: «Француз и сегодня все еще живет, как во времена своей революции… В мчащуюся вперед эпоху индустрии и техники он вступил только разумом, не сердцем. Франция – страна крестьянская; ее жителям, особенно в провинции, свойственна степенность крестьянина… У француза несравненно больше времени и больше досуга, нежели у немца или англосакса. Если вы увидите в Париже загнанных людей, знайте: это проезжие немцы…»{523}.

Не случайно Дж. М. Кейнс сравнивая Францию и Германию в 1914 г. отмечал, что с момента объединения последней в 1870 г. Германия благодаря упорному труду стремительно взлетела на вершину мирового могущества. Франция же в этот период наслаждалась жизнью и даже сокращала свое население, все больше отставая в промышленном и экономическом развитии от своего соседа{524}.

Шубарт характеризовал французов, как народ «мещан-буржуа, к которым относится также и большинство рабочих… «Любите землю!» – вот императив этой нации. Она ищет земного блага, хорошей жизни, радостей за столом и в постели… Облагороженное наслаждение жизнью заполняет всю ее целиком… (мое искусство и моя профессия – жить), – сказал Монтень… (как прекрасна жизнь) – вот житейская мудрость этой страны. Первое место здесь занимает право на жизнь, а не на труд, как в Германии»{525}.

По отношению к другим народам отмечает В. Шубарт «чувство непременного превосходства над ними во всем – первое и единственное ощущение, возникающее у француза при взгляде на них… Француз не учит иностранных языков, неохотно ездит в другие страны. Он путешествует по своей стране или по ее колониям. Франция для него – целый мир. Немец не интересуется миром потому, что мир отталкивает его, а француз – потому, что влюблен в себя»{526}.

«Француз так же экономен, мелочен и малодушен, как и немец, он скуп и полон забот о будущем с никогда не ослабевающей потребностью в гарантиях. К друзьям он, может быть, относится щедрее немца, но русские масштабы и к нему неприложимы, это его лишь скомпрометировало бы. Гарпагон у Мольера – типично французский образ. За милые сердцу идеи француз отдаст жизнь, но не сбережения. Он стремится к неподкупной искренности в науке, но сделать честную декларацию доходов… это свыше его сил. Из предусмотрительности он ограничивает и число своих детей: состояние не должно дробиться на множество долей, иначе его не хватит никому. – Все это говорит о том, что и француз глубоко страдает от изначального страха – этого основного зла прометеевской культуры»