Светлана Александровна заметила, что сын возвращается в подъёзд, и повела Милу на площадку к своей квартире, где Максим к ним и примкнул.

– Максим, чего он от тебя хочет? – с волнением обратилась Добротова.

– А что хочет от нас всех власть имущая, тёть Мил? – отвечал он бодро, но с нескрываемым раздражением. – Она желает, чтобы мы были глухонемыми и, желательно ещё, незрячими. Вы разве не видите, как мы им мешаем править государством.

– Зачем ты это сделал? – тихим голосом спросила мать, когда он немного успокоился.

– Не знаю, мам, – пожал плечами Макс, – но такого беспредела не должно быть рядом с простыми людьми.

– Ну, а чего ты добился, унизив этого полковника? – продолжала она расспрашивать так же негромко и невозмутимо.

– Мам, не повышай это г…о в звании. Хотя, если бы он был и генералом, я поступил бы точно так же. А кто ещё посмеет напомнить этой зажравшейся морде, что в обществе, как ни странно, существуют нормы приличия и уважения?

– Вот ты и посмел, – вздохнула расстроенная Светлана Александровна и прибавила: – Посмотрим, что теперь будет.

Михаил Анатольевич предположил, что обречённый хам уже скрылся в своей квартире, поэтому очень удивился и даже напугался, когда, войдя в подъезд, увидел перед собой целую компанию. Кряхтением и какими-то невнятными жестами, он дал понять, что ему необходимо пройти. А когда его пропустили, и он поднялся по лестнице на свой этаж, то он тут же, всем оставшимся внизу, выдал предупреждение:

– И не вздумайте прямо сейчас отправить этого…, почти уже зека, в бега. Дороже встанет.

Максим хотел пошутить насчёт того: «у кого – что встанет», но сдержался при женщинах, и к тому же почувствовал какой-то горелый запах.

– Это опалённый хвост беса так попахивает, или дом горит? – спросил он, демонстративно принюхиваясь.

– О, боже! Мясо сгорело! – вскричала Мила Алексеевна и бросилась по лестнице наверх к себе, но в пролёте между этажами задержалась, дожидаясь, когда подымится грозный заезжий сосед.

Жмыхов проводил усталым взглядом странную дамочку, немного повозился с ключом, открыл дверь своей квартирки и, не по привычке, как это всегда происходило, а с яростным желанием бросился к холодильнику и достал початую бутылку водки. Не утруждая себя поиском стакана, он прямо из горла сделал несколько больших глотков, прошёл с бутылкой в комнату и плюхнулся спиной на застеленную кровать.

Подобного сумасшедшего, тяжёлого, отвратительного и даже омерзительного вечера Михаил Анатольевич не смог припомнить в своей солидной, размеренной и укомплектованной по всем параметрам жизни.

– Но ничего, ничего, через несколько минут всё будет кончено, – смотрел он в потолок и рассуждал вслух. – Эти черви по достоинству оценят, на что я способен, и увидят мой триумф. И этот главный червяк согнётся передо мной, и будет молить о пощаде. Вот, сволочь. Как только земля таких держит? Такой грязи навалить на заслуженного человека, …даже мундира не постеснялся. Да этот гадёныш и грамма не сделал из того, что сделал я для общества. Но я тебе устрою…. Нет, такого прощать нельзя.

Вслед за этими словами Михаил Анатольевич приподнялся и сделал ещё один мощный глоток из бутылки.

В эту минуту в соседнем подъезде, Валентин Егоров уже почти отпустил от себя воспоминания и ностальгическое настроение и, как мы уже знаем, он переключил своё внимание на телевизионную спортивную трансляцию. Подъехавшая минутами ранее милицейская машина не вызвала у Валентина Владимировича особого удивления и интереса. Он догадывался, что заявился Жмыхов; ну и пусть, что непривычным для себя способом: с мигалками и прямо к дому. Почему-то Егоров предполагал, что когда-нибудь этот подполковник именно так и должен был заявиться, чтобы доказать всем, что он выше того, чем о нём могут думать. Единственное, что настораживало Валентина, это то, что машина до сих пор ещё стояла во дворе. Он подумал: а почему бы ему не прогуляться до соседнего подъезда и не зайти поздороваться с Максимом. Тайно Валентин Владимирович надеялся и на случайную встречу с Милой Добротовой, к которой он всегда испытывал симпатию, а в последнее время эта симпатия переросла в нечто большее и волнующее. Егоров искусственно пытался внутри себя сдерживать чувства к этой женщине, чтобы, не дай бог, они не разбушевались и не стали кому-то заметны, потому что Мила была замужем за Петром, и это обстоятельство являлось для Валентина больше, чем табу. Каждый раз, когда случайно появлялась лёгкая поверхностная мысль о Миле, Валентин клеймил её неприличным искушением и старался отмахнуться от неё, как назойливой мухи. А глобально размышлять об этой женщине, он себе не позволял, поскольку познал все мучительные приложенные правила своего одиночества и не желал бы такой участи даже врагу, не говоря уже о соседе.