Охранявший хрустальный шар, в котором метались искры.

Я спрыгнул с пятиугольного стола,

Карты и книги на котором испортили разлитые чернила,

И безо всяких угрызений совести направился к шару,

Чтобы получше их рассмотреть,

Наступая при этом на свитки и атласы звездного неба на полу

Грязными подошвами,

Цепляя и разрывая бумагу и пергамент шпорами.

Какое мне, собственно, дело до сохранности чужих карт,

Если это не игральные и не морские карты?

Я хотел рассмотреть хрустальный шар,

Зазывавший меня изменявшим цвет свечением,

Но споткнулся о толстый календарь,

Брошенный на пол,

И завалился, плащом зацепив и уронив на себя железный пьедестал.

Колдовской шар покатился по мне,

Как Солнце – по атланту, чихнувшему и невольно уронившему небосвод!

На шум примчался сам придворный звездочет,

Зачитывавший принцессе Камилле ее гороскоп:

От бумаг в его руках все еще веяло розовым маслом.

Застав меня на месте преступления, он пришел в бешенство,

Он закричал, затопал ногами,

Раскидал свои драгоценные бумаги и даже бросил в меня колпаком, расшитым созвездиями.

Господин астролог бесновался так, что не заметил,

Как шар прокатился по скользкому деревянному полу к открытому панорамному окну

И предался свободному полету.

Он, вероятно, разбился, так как минуту спустя в небо

Со свистом петард и магических зарядов

Устремились разноцветные искры.

Меня обругали всеми самыми грубыми словами на латыни,

И я засмеялся.

Но после, когда астроном заставил ожить волшебные золотые доспехи,

Охранявшие его книжный шкаф,

Я снова запрыгнул на стол, схватился покрепче за канат для поднятия и спуска люстры,

Разбежался

И вылетел в окно вслед за злополучной стекляшкой!

Я достиг земли, отпустил канат и приземлился в кусты гортензии под окнами гардеробной старшей горничной принцессы.

Она заметила меня, обругала, решив, что я за ней подглядывал,

И засвистела в глиняный свисток на шее, сзывая всех королевских собак.

На меня налетела свора злейших охотничьих псов, я отбивался от них, как мог!

Видите вот эту рваную красную тряпку, заткнутую за мой пояс?

А ведь до того, как эти хвостатые на меня накинулись и изгрызли в кровь,

Это был мой любимый белоснежный камзол…

Эх, ну, долой былое, прочь эту тряпку!

Выкину ее сейчас же.

Кто поймает – тому повезет!

Или нет: говорят, мои неудачи губительны и заразны, как чума.

Дыхание ветра наполнило собой бордовую ткань

И перенесло ее от кибитки гадалки до закутка госпожи Бон-Бон.

Ее роскошный карточный замок, привлекавший внимание к скромным товарам,

Был разрушен красным платком,

Как огненным вздохом дракона.

Карты рассыпались, а глянцевые уголки их

Западали в сколы и царапины часов, гребешков и подстаканников,

И торговка Бон-Бон могла быть уверена хотя бы в том,

Что они не улетят от нее,

Но галантерейщица все равно волновалась:

Ветер колышет их и не поднимает, но что, если он вдруг усилится?

Небо ясное, Солнце сияет, но что, если свет померкнет,

И ветер вдруг усилится?

Причитая, госпожа Бон-Бон собирала свои карты в кожаный чехол для колоды.

Де Рейв: Ну, оставим дворец прекрасной принцессе!

Панорамные стеклянные окна, грязные до того, что за ними ничего не видать,

Гобелены и занавесы, дышащие изменами, –

Не про нашу честь!

А золото и корона были у меня и на воде,

На большой воде, пылающей зелеными пламенными языками ламинарии на дне.

Вот к глубине морской я и отправился.

Не нашлось мне там лодки или паруса под стать большим планам,

Пришлось остаться на берегу.

Доски причала были совсем сухими и горячими от света Солнца,

Только в щелях были видны облупившие скрытую обратную сторону ракушки и водоросли.

Мой притягивающий тепло черный костюм гарантировал,