Алекс замер…

– Вот же дерьмо, – выругался он поражённо, – это получается, я теперь чуть ли не революционер?!

Не то чтобы он боялся политики… хотя боялся, чего себе-то врать!? Бунты и стачки в Нью-Йорке считались обычным делом. После начала Гражданской, промышленность Севера начала бурный рост, одновременно стартовала инфляция[52]. И без того невысокая оплата рабочих превратилась в нечто смехотворное, оскорбительное на фоне сверхприбылей промышленников.

Не будешь отстаивать свои права, с голоду помрёшь… Так что всевозможные профсоюзы полны решимости, а жизнь политизирована до крайности. К удивлению попаданца, в Нью-Йорке живут самые настоящие марксисты[53], пользующиеся большой популярностью. А ещё больше Алекс удивился, когда при поверхностном изучении этого явления понял – это какие-то другие марксисты[54]… Кузнецов с почти своей пьесой с размаху вляпался в политику.

Первый выход из дома прошёл… неловко.

– Мааам! – Раздался истошный крик, – мистер Смит вышел, мистер Колон тоже!

Начался шум и галдёж, захлопали двери и окна, обитатели дома высыпали поддержать новоявленных кумиров. Вдобавок, молва почему-то приписала ранение Алекса неким наёмникам богачей, которым не понравилось, как Смит с Колоном рыскали по Нью-Йорку В поисках правды.

Услышав эту версию, парни переглянулись с диким видом, что по мнению жильцов, только подтверждало нелепую версию.

– А как тебе песня эта на ум пришла? – Шамкал древний старик у Фреда, держа его за рукав.

– Так вот, – неопределённо отвечал парень, мучительно краснея.

– … мистер Смит, а вы можете попросить за мою Аннабель, чтоб её в театру взяли?

– … да я завсегда, Фред, ты только скажи, – разорялся нетрезвый приказчик.

– Что б я ещё…, – только и смог произнести англичанин, когда они наконец оторвались от соседей. К их превеликому облегчению, таких сценок больше не было. Судя по всему, мега-звёздами парни стали исключительно для соседей, которых впечатлил сам факт, что добившиеся признания люди живут рядом.

На полпути к театру Бауэри Алекс смог разговорить друга.

– Ладно тебе, – неловко начал он. Фред глянул косо и промолчал, – если песня не моя, то какая разница, кто из нас станет автором? Настоящего автора нет в живых, имени его не помню, национальности тоже. Что её никто другой не слышал, гарантирую, а тебе надо хоть немного имя делать. Я вот пьесу, ты песню…

– Ты хоть пьесу сам, – пробурчал друг недовольно.

– Какое сам?! Компиляция обычная, просто начитан, потому легко получилось.

– Да почти все пьесы – компиляция, – отмахнулся Фред, немного поднатаскавшийся в театре специфических знаний, – всё равно ты писал. Хоть как-то… Не надо мне больше чужой славы, договорились?

– Договорились, – Кузнецов с облегчением пожал руку, – но если вдруг будет НАДО, ты обещаешь подумать. Ладно?

– Если ОЧЕНЬ, то обещаю, – скривился тот, – но вот… чтоб в известность меня поставить – ты автором стал… не надо больше.

Попаданец кивнул неловко, но о случившемся ничуть не жалел. Пусть и неудобно перед другом, но его нужно как-то… повышать в звании. Одно дело – актёр на эпизодических ролях, и совсем другое, если этот актёр ещё и сочиняет яркие песни. Честно это или не очень… но Фреда можно подтянуть на уровень повыше – туда, где другие гонорары и другие возможности.

На волне успеха пьесу Ваши боги ставили каждый день в течении почти двух недель. Публика в театре Бауэри ломилась, каждый раз аншлаг. Алекса и Фреда стали узнавать на улицах, а главное – гонорары выросли!

Фред отныне числился в основной, а не вспомогательной части труппы, получая за каждый выход в Богах по полтора доллара. Совсем немало за пусть и яркую, но всё-таки эпизодическую роль! Стало больше и других ролей, причём не кушать подано, а повыше.