Нельзя не признать, что более самостоятельная и активная линия России была объективно обоснована и вполне оправданна. Вопрос был в том, чтобы сохранить чувство меры, не поддаться неоимперским амбициям, избежать сверхвовлеченности в мировые дела и втягивания в беспочвенную и непосильную конфронтацию с США и их союзниками в Европе и Азии.

Наверное, президент Путин хотел не просто иметь хорошие отношения с Западом, но и говорить с ним на равных. Будучи истинным патриотом своего родного города и гордясь всем, что с ним связано, Путин, видимо, осознанно (а может быть, подсознательно) следовал модели отношений, которую воплотил в жизнь Петр I и его преемницы, Елизавета I и Екатерина II. В XVIII в. после почти 500-летней изоляции Россия ворвалась в европейские политические комбинации и войны, заставив уважать себя как великую державу Европы (что, однако, не равнозначно статусу европейской державы), стала для одних желанным союзником, а для других достойным противником.

Проблема, однако, была в том, что за минувшие 300 лет (и более всего – за последние несколько десятилетий) Европа фундаментально изменилась – не только в экономическом и международно-политическом отношениях, но еще больше благодаря наднациональному продвижению демократии, прав человека, гуманитарных ценностей. Возможно, в силу своей профессиональной подготовки, знакомства с весьма специфическими представителями Запада (из циничного и жестокого мира разведок и спецслужб) Путин недооценил глубину перемен. При этом в принципе относился к Европе с уважением и симпатией, считал европейский путь развития самым привлекательным для России, о чем не раз официально заявлял на различных форумах.

Однако для равноправных отношений с Европой (а не с отдельными политическими лидерами) недостаточно было изменить ельцинский стиль общения с западными руководителями, сделать несколько шагов по либерализации экономики, поддерживать внушительный ядерный потенциал, первенствовать по экспорту углеводородного сырья и заложить ряд престижных мегапроектов в духе Петра I (Сочи, Владивосток, скоростные поезда в Петербург и пр.). Намного важнее было запустить высокотехнологичную инновационную экономику, справиться с всеобъемлющей коррупцией, реально продвинуться в развитии демократии и защите прав человека, решительно поднять за счет беспрецедентных нефтяных доходов (подчас достигавших 1 млрд. долл. в день!) уровень жизни народа в провинции, дорожную и коммунальную инфраструктуру, качество здравоохранения, образования, науки и культуры. Безусловно, на такие мероприятия потребовалось бы немало времени, но уже сама нацеленность на решение этих вопросов, несомненно, вызвала бы огромное уважение, широкую симпатию и поддержку среди зарубежных политических и общественных кругов.

Понимал ли это Путин? И если да – знал ли, как этого добиться, не отказываясь от управляемой демократии и исполнительской вертикали?

Важно, что именно этого хотела передовая, образованная часть российского общества и именно в таких категориях она трактовала национальное могущество и престиж. За десятилетие стабильности и роста благосостояния в России сложился новый средний класс. Удовлетворив первоначальные материальные нужды, он стал все более активно выступать против того, что мешало прогрессу (и его собственному, и страны): засилья бесконтрольной бюрократии, всеобщей коррупции, произвола и криминализации силовых ведомств, манипулирования выборами всех уровней, зависимости законодательной и судебной властей от чиновников, повсеместного пренебрежения правами и достоинством граждан. Именно эти цели, осознанно или нет, ставил передовой класс в политическую повестку. Он не хотел снова тратить ресурсы на военно-политические вылазки и конфликты с демократическими странами мира.