6. Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого: Правительство и общественность в царствование Николая II в изображении современника. – М.: Новое литературное обозрение, 2000. – 809 с.

7. Керенский А.Ф. Россия на историческом повороте: Мемуары. – М.: Республика, 1993. – 384 с.

8. Лезов С.В. «Освобождение или выживание?» // Искусство кино. – М., 1991. – № 1. – С. 71–80.

9. Малиа М. Советская трагедия: История социализма в России. 1917–1991. – М.: РОССПЭН, 2002. – 582 с.

10. Парамонов Б.М. След: Философия. История. Современность. – М.: Независимая газета, 2001. – 527 с.

11. Прохоров Г.М. Культурное своеобразие эпохи Куликовской битвы // Куликовская битва и подъем национального самосознания. – Л., 1979. – С. 3–17.

12. Шерер Ю. Германия и Франция: Переработка прошлого / Pro et contra. – М., 2009. – № 3–4– С. 89–108.

Два десятилетия назад был дан старт радикальным рыночным реформам в России. Двадцать лет можно оценивать по-разному: исторически это мгновение, но наша страна за тот же срок успела пройти огромный путь, от «военного коммунизма» и нэпа, через зверскую коллективизацию – к индустриализации, обеспечившей послевоенное восстановление хозяйства, и, наконец, формирование среднего класса. Вот и теперь, когда минуло новое двадцатилетие реформ, правильнее всего было бы отследить и зафиксировать его результаты по простой схеме: что задумывалось – что получилось – и что впереди.

Рассматривая прошедшее с таких позиций и сравнивая итоги двух «двадцатилеток», мы обнаруживаем много любопытного. Прежде всего это касается целей, стоявших перед страной к началу каждого из периодов. В 1917 г. это были слом старой государственной машины, смена весьма жестокого полуфеодального общественного строя и попытка создания мира справедливости, в котором плодами хозяйственной деятельности пользуется все население. Пусть не по изначальному плану, с огромными препятствиями, потерями и даже преступлениями эта цель в общем была достигнута. Политика «принуждения к счастью» обернулась сначала «равенством в нищете», а потом и созданием элементов «благосостояния для всех». Началось строительство нового, довольно специфического общественного строя: не коммунизма, конечно, потому что для этого не было оговоренных Марксом и Энгельсом условий, и не социализма, – разве что какого-то варианта, не очень-то с «человеческим лицом», но с его бесспорными приметами (ставшими особенно явными в период послевоенного повышения жизненных стандартов всех слоев населения). И все же утопизм этого строя становился все более очевидным.

Темпы улучшений снижались, а то и замирали, что, собственно, и породило «застой», а сохранение неизменными административно-командных, идеологических ритуалов вело к симулированию реформ, окостенению хозяйственного механизма, препятствовало управленческим новшествам, смене технологий, расширению ассортимента товаров повседневного спроса. Причем все это происходило при почти полном подавлении индивидуальных свобод. Видимое отставание от развитого мира побудило широкие массы россиян поддержать горбачёвскую перестройку как движение за хозяйственные и необходимые для них политические реформы, зародившееся в первую очередь в среде научно-технической и художественной интеллигенции. В центре этих реформ была идея вовлечения в советскую экономику элементов саморегулирования для повышения ее гибкости, приспособляемости к меняющимся потребностям общества и человека, энерго- и ресурсосбережения, реальной охраны окружающей среды и т.п.