– Да, я хочу участвовать во взятии Берлина, – отвечал Федя.

– Будешь, если хочешь, – генерал улыбнулся и что-то записал в блокнот.

И вот в начале марта 1945 года лейтенант Фёдор Николаевич Родичев оказался в резервной роте связи при начальнике связи Третьей ударной армии в составе Первого Белорусского фронта. Им предстояла битва за Берлин.

До раннего утра 24 апреля ему не довелось участвовать в серьёзных боях. Но в первые дни после начала штурма Берлина многие связисты были ранены или убиты, и тогда офицеры и сержанты из роты резерва были приданы нашим передовым частям, рвущимся к центру Берлина.

Часть, в которую попал лейтенант Родичев, в районе моста Мольтке через Шпрее со стороны улицы Альт-Моабит прорывалась к Рейхстагу. Связь на передовой под обстрелом врага он и обеспечивал. Несколько раз он попадал под плотный огонь, участвовал в рукопашной схватке с эсэсовцами, спас жизнь боевому товарищу и был отмечен командованием как храбрый и исполнительный офицер. Рейхстаг ему самому штурмовать не довелось, их батальон вместе с частями Войска Польского зажал немцев в Тиргартене, бойцы продвигались вперёд по парку от дерева к дереву, перестреливаясь и вступая в отдельные схватки с врагом.

Второго мая гарнизон Берлина сдался. Конечно же, Федя добрался до Рейхстага и расписался на нём, а потом вернулся на улицу Альт-Моабит, где их часть расположилась среди развалин неподалёку от известной тюрьмы и вокзала, там он жил в палатке до двенадцатого мая. А одиннадцатого числа случилась встреча, которая неожиданно повлияла на дальнейшую его жизнь.

– Господин офицер, товарищ, можно Вас попросить на одна минута, – голос с акцентом принадлежал сидящему на обломке стены человеку средних лет в сером, испачканном извёсткой и кирпичной пылью костюме. У человека было бледное, землистое лицо с почти бескровными синеватыми губами.

– Да, слушаю Вас, – Федя положил руку на плечо человеку, который пытался встать. – Сидите, пожалуйста. Вам плохо, нужен врач?

– Нет, сердечно благодарен, мне нужно Вам что-то сказать. Я профессор Шмидт, и со мной моя рукопись. Мне трудно говорить по-русски без практикования, может быть, товарищ владеет немецким или французским?

Французским Федя владел, как мы знаем, почти как родным, его собеседник также свободно говорил на нем почти без акцента.

– Вас мне послал Бог! – с казал немец и протянул Феде три толстые тетради. – Моё имя Шмидт, профессор Карл Шмидт. Я не нацист, я просто учёный. Здесь со мной последний труд моей жизни. Прошу Вас, обещайте, что Вы его сохраните и при возможности опубликуете, где и когда сами решите.

Федя взял из его рук тетради и стал их рассматривать. К ним подошёл сержант Журов, тот самый боец, которому Федя спас жизнь и который теперь всюду ходил за ним:

– Смотрите-ка, француз. Что он тут делает? Вроде бы на пленного не похож.

– Нет, он немец, учёный. Говорит, что не фашист. Да и не похож он на гитлеровца.

– Они у нас тут теперь все антифашисты. Куда фашисты подевались, непонятно. Раньше везде вместо «здрасте» орали «Хайль Гитлер», а теперь пищат «Гитлер капут».

– Лейтенанта Родичева к командиру батальона, – раздался голос вестового, и Федя, наспех попрощавшись с немцем, быстро пошёл в сторону командирской палатки, на ходу засовывая тетради в мешок.

В этот день Федю направили переводчиком в комендатуру Берлина, там он проработал всего несколько дней, когда его вызвали в отдел контрразведки к подполковнику Смелякову. Тот разглядывал личное дело Фёдора:

– Товарищ Родичев, Фёдор Николаевич, правильно? Сын генерал-лейтенанта Николая Васильевича Родичева? Поздравьте Вашего отца, он повышен в звании и награждён третьим орденом Ленина, об этом вчера было в газете. А Вы будете награждены медалью «За отвагу». Молодец!