Но тут Лика проявила вновь своё несокрушимое упорство: её рукопись прочитали и одобрили Таиров и Михаил Чехов. К Мейерхольду она с этим не пошла, её невзлюбила Зинаида Райх, что было взаимно. Когда выяснилось, что мнение Чехова и Таирова ничего не значит для её отца, Лика решилась на отчаянный шаг: через Киру Алексееву передала рукопись её отцу – Константину Сергеевичу Станиславскому. Тот не только её прочитал, но и написал отзыв, в котором хвалил автора и полагал, что книга будет необычайно полезной театральным деятелям при постановке современных пьес, того же О’Найла. А вот Станиславский был для Александра Алексеевича непререкаем авторитетом, и он капитулировал. Книга вышла в 1933 году, а через два года была издана в Соединённых Штатах. К Лике пришла известность, и компетентные органы взяли её на заметку. В 1937 году это могло бы ей дорого обойтись, но пока был жив её отец, их не трогали, а потом и трогать не захотели, причин к тому уже не было.

Когда профессор умер, то в доме наступил период распада и слёз. Первой оправилась от горя Лика, взяла себя в руки. Вдова же профессора, её мама, как-то очень резко сдала, её мир сузился, теперь она жила только памятью о муже. Ещё и тётя Клава вдруг тихо скончалась через месяц после Александра Алексеевича. Лида часто плакала, иногда даже в школе на уроках. Но рядом с ней были её друзья, которые втроём каждый день провожали её из школы до дома в Никольском переулке, где семья профессора занимала второй этаж маленького особнячка во дворах Московского университета.

В конце ноября 1939 года погода была холодная, ветреная и сырая. В Москву пришёл грипп, заболели Алла и Андрей, и Федя в тот день вызвался один проводить Лиду домой. По дороге он наступил на ледяную корку, под которой в выбоине стояла вода, и промочил обувь. Лида уговорила его зайти к ним, просушить ботинок и согреться, и из дома позвонить и предупредить Фединых родных.

У двери маленького двухэтажного особнячка висела загадочная табличка «УК ГШ РККА отдел спецучёта», за дверью стоял небольшой столик, за ним сидел человек в форме.

– Здравствуйте Лидия Романовна. Кто это с Вами? – человек вышел из-за стола.

– Это мой товарищ из школы, пропустите, пожалуйста.

– Вообще-то Леокадия Александровна должна заказать пропуск. Или можете подняться к себе по чёрной лестнице, если там не заперто.

– Ну, дядя Саша, ну пожалуйста!

– Ну ладно, ладно, но порядок должен соблюдаться.

До революции весь особняк нанимали Иорданские, но в 1918 году его первый этаж заняла некая воинская часть, показав мандат, пописанный Бонч-Бруевичем. Хотели забрать и часть второго этажа, но тут уже вмешался Луначарский. Так и повелось: верх особнячка занимала семья Иорданских, а внизу размещались последовательно разные военные учреждения. Во время гражданской войны это внушало спокойствие, что не тронут налётчики и не залезут воры, да и потом тоже всем было от этого спокойнее, хоть и были некоторые неудобства для гостей.

Так впервые Федя переступил порог дома Иорданских. Затем в гостях у Лиды побывали Алла и Андрей, потом все вместе несколько раз заходили в гости к Феде, один раз были у Сомовых. Алле же некуда было пригласить гостей, они жили с мамой в одной комнате в коммунальной квартире.

Холодной зимой 1939 года, когда уже шла Финская война, начались походы в театр всех четырёх друзей. Хотя на вечерние спектакли в театр обычно допускали только тех, кому исполнилось пятнадцать, а им было только по четырнадцати лет, для них делалось везде исключение.

Контрамарками во МХАТ снабжала их бабушка Аня, и иногда Ольга Бокшанская, секретарь Немировича, давала им пропуск в директорскую ложу. Конечно, сначала им показали классику во МХАТе – «Царь Фёдор Иоаннович», «На дне», «Горячее сердце», «Анна Каренина» и «Мёртвые души». Посмотрели они на утреннике два раза «Синюю птицу» и в филиале тоже два раза побывали на «Днях Турбиных» и потом на «Пиквикском клубе».