– Вам, Зоя Константинова, Тане и мне с вами надо сидеть тут тихо по своим домам и дачам, в Москву не ездить, внимания не привлекать, в гости к посторонним не заходить, разговоры на улице ни с кем не поддерживать. Началась новая компания «борьбы за социализм», и она должна когда-то будет закончиться, но вот когда, неизвестно. Сейчас главное – не попасть под первый вал арестов, а там видно будет, может, мимо пронесёт, как уже не раз бывало.

– А что тогда прикажешь делать работающим – Соне, Адаму и мне? – спросила взволнованная Анна Владимировна.

– А вот вам как раз надо быть в Москве. МХАТ и Большой театр скорее вас защитят от ареста, чем дача. Станиславский и Гельцер не дадут просто так никого из Худебников арестовать. Главное, что будет с Николаем, вот если арестуют его, то тогда и за нами всеми придут. Надеюсь, что его не тронут, – сказал Василий Дмитриевич с преувеличенным оптимизмом.

Так и решили. Божену с ее польским прошлым тоже решено было оставить на даче, а Веру и тётю Лёлю забрать в Москву.

Федя ничего не понимал, но чувствовал тревогу в самом воздухе. Увезли мальчика Алёшу, и Костя не заходил, совсем тихо стало в дачном посёлке.

В Москву Федя впервые ехал на машине на переднем кресле рядом с шофёром, сзади уместились бабушка Аня и тётя Лёля, а Соня с Верой решили ехать как обычно, на поезде. Копались до заката, и в Москве оказались, когда уже совсем стемнело, подъехали к дому и остановились. Сразу во многих квартирах в их доме и доме напротив погас свет. Это было странно.

– Анна Владимировна, здравствуйте, это Вы? – дворник Володя вежливо снял кепку.

– Да, Володя, это вот наша машина теперь. Познакомься, Саша, наш водитель. Он разгрузит наши вещи и поедет обратно в Быково.

– Я помогу. Не то у меня было в груди похолодало. Потом пригляделся, машина-то синяя, тут сразу и отлегло, – сказал Володя, отходя от машины.

– Что, почему отлегло, что случилось? – Анна Владимировна двинулась вслед за Володей.

– Давайте ещё немного отойдём с Вами в сторонку, – Володя понизил голос и огляделся. – Соседа Вашего Колыванова, что из Наркомторга, арестовали, два дня у них в квартире шёл обыск, жену и сына потом куда-то увезли и дверь опечатали. Говорят, когда он работал в Америке в «Амторге», его японская разведка завербовала. Может, правда, может, нет. Мало ли что у нас говорят. И ещё в четырнадцатом доме двух чекистов с ромбами взяли, и одного из горкома партии в доме, что на углу Столешникова, и в Дмитровском двоих.

Потихонечку свет в квартирах зажёгся, из своего окна высунулся сосед, поздоровался, потом из другого ещё одна знакомая, затаившийся дом оживал.

На этом дело не кончилось, утром следующего дня, в понедельник, когда Елена Максимовна пошла по каким-то своим делам, её остановил дворник Володя: «О Вас тут спрашивал один, в пиджаке и серой кепке. Я сказал, что ничего не знаю. Он обещал потом ещё зайти».

У Елены Максимовны всё внутри похолодело, укололо сердце, дыхание прервалось… Панический ужас охватил тётю Лёлю, и она помчалась на вокзал, покупать билет на поезд до Курска, откуда была родом и где жили её родные.

Сбивчиво и путанно она стала объяснять, что её вот-вот арестуют, что она потянет за собой всех, что ей надо срочно уехать в провинцию из этой страшной Москвы. Она наспех сложила вещи в два чемодана, просила её ни в коем случае не провожать, нигде не разыскивать, ей никуда не писать и никому не говорить, куда она уехала. Ей обещали, с ней простились в слезах, и она уехала на трамвае в сторону вокзала, чтобы уже никогда больше не вернуться.