Ребята разошлись в разные стороны, пытаясь придумать, где можно взять требуемые провода.

– Напротив туалета, – продолжала митинг глава недовольной группы, – Как это вы могли себе вообразить?

– Хорошо, – кивал наш декан, успокаивая коллег жестом открытых ладоней, – Мы сейчас вынесем сюда наш стенд и посмотрим по месту. Может быть, будет нагляднее.

Мы вытащили из деканата панель и поставили ее у плинтуса в коридоре.

– Видите, – будто открывая глаза присутствующим, сообщил декан, – У нас большой плакат получился. Здесь – не умещается. Здесь – дверь на лестницу. Здесь – даже если эти агитки по борьбе с ВИЧ снимем, наш тоже не влезет.

– Это ничего не меняет, – бросила какая-то особа из-за спин, – Что теперь, нас к туалету?

Недовольным хором в этом же русле имели суждения и другие преподаватели мятежной кафедры, озабоченные имиджем места для своих информационных табличек.

– Девушки, – вздохнул тяжело я, тщательно побеждая потребность бросить эту пустую затею и убраться к себе на рабочее место, забрав инструменты, – Я полтора часа своей жизни извел на пустое. Давайте уже решим что-то окончательно!

– А вы, кстати, кто? – в лоб набросилась на меня главная оппонентка, принципиально не готовая ни к каким сделкам.

– Я? – потупив взор, как всегда это делаю, когда испытываю неловкость, – Не так давно работаю помощником ректора нашего университета.

Эта реплика, сказанная мною почти вполголоса, произвела эффект разорвавшегося снаряда, будто после трагического дорожно-транспортного происшествия толпа зевак молниеносно исчезла, как только полицейскому потребовалось найти понятых.

– Вешайте нас сюда, – махнула рукой бабка, согласившись на соседство с туалетом, – Вижу, нет других вариантов.

Я посмотрел на нашего изрядно вспотевшего декана и, наконец, приступил к своему долгожданному монтажу.

– О, свечку в машине зажег, – мальчишка аккуратно забрался на переднее пассажирское сиденье и прежде чем закрыть дверь, несколько раз стукнул сапогами, чтобы не нести в салон снег.

– Да, эксперимент провожу, – ответил я, задувая огонь в плоской жестянке, где уже весь парафин превратился в жидкость.

– Над степными духами? Пошаманить решил? – Юноша достал из кармана телефон, чтобы занять себя чем-то в дороге.

– Нет, – усмехнулся я, – Года два назад на перевале была трагедия. Помнишь?

– Это про снежную бурю?

– Про нее, – мы тронулись в путь, пропуская гражданку на малолитражке, которая забавно петляла среди парковки.

Сын переписывался с кем-то в месенджере, потеряв к диалогу с отцом всякий интерес. Теперь у подростка были другие друзья. И это справедливо. И даже почти не грустно. Ведь моя шея уже не могла удержать его сверху. Канули в прошлое годы, когда мальчишка крутил папиной головой, держась за уши и весело сообщая всей округе, что он едет за молоком.

Я ухватил баранку руля покрепче, ощущая, как тяжело ловят ледяной накат уже поизношенные шипы. Ходовая скрипела, словно обшивка старого пиратского корабля. Полутора часов ожидания под окном репетитора хватило, чтобы машина задубела, будто провела на морозе несколько суток. Греть ее не было желания, потому что датчик бензина стремился к нулю. Так и коротал время, стараясь не дрожать в холодном салоне.

– Пацанчик, ты бы хоть рассказал, что с репетитором проходили? – спросил я, выворачивая на главную дорогу, – Можем об этом поговорить?

– А зачем? – изумился ребенок, – Проходили оптику. Тебе это к чему?

Сын углубился в переписку. А я вспоминал его маленького.

– Папа, а купи мне машинку, – звенел его голосок над моей макушкой, – Маленькую такую машинку.