Юродивый довёз на санях молодых до дома и поехал дальше:

– Э-ге-ге! Кони мои! Но! Пошёл Гордый! (И умчали сани с Юродивым в центр Тарусы.)

Остаток Рождественской ночи Поэт и Мэри, счастливые, провели в постели. Шампанское, пицца, секс и кино. А утром спать им совсем не хотелось – играли в жмурки, бегали по всему дому, смеялись и лежали в обнимку в ванне, Мэри курила, Поэт, глядя на потолок, читай ей стихи, а она его целовала везде.

Вышли из ванной, и Мэри спросила:

– Я мокрая? Смотри – на мне много капель.

– Влага на женском теле, что роса на лепестках нежных роз.

– Откуда это?

– Нежная грусть Лао-Цзы.

– А я хочу смеяться! Я сегодня должна была гулять по Милану!

Поэт не ответил, поцелуями выпил капли с её плеч и груди, завернул Мэри в махровый халат и бережно понёс её на постель:

– Что ты делаешь со мной?

Поэт в ответ нежно целовал её на руках и понёс на постель:

– Ты мой праздник, любимая! Я люблю тебя.

– Громче скажи.

– Укушу сейчас в жопу!

– А-ха-ха-ха! Обожаю тебя… До закрытия моих глаз осталось две секунды… одна…

Через Тарусу из Москвы ехал молодой послушник по имени Постник, стажёр в монахи. Послушание его было простое – в глухомани дальней храм штукатурить и красить, ибо больше ни на что он был не пригоден, даже будильником быть не мог – вечно летал в облаках. И вот с оказией он заехал к Юродивому в гости, сам был родом из Тарусы. Пили чай с карамельками, обсудили все новости и пошли от дома Юродивого в храм. По пути Постник пожаловался Юродивому на свою жизнь, рассказывал о послушании трудном, о том, что направили его ремонтировать храм, штукатурить (ибо больше он ничего не умеет), а если храм не будет к сроку готов, то Отец Настоятель навечно отдаст его в дворники или выгонит вон.

– Как же мне всё надоело! Целый год я послушник, и весь год пощусь, мясо не ем, несу послушание, а Благодать не идёт ко мне. Весь год встаю в пять утра и весь день храм штукатурю. И так мне что-то стало плохо намедни и тяжко, печально и грустно! Устал я. Надоело мне всё, надоело без конца расписывать храм – всё равно не успеем, ничего не получится! Неблагодатный там храм! Всё рассыпается! А мне хочется есть до отвала колбаски вкусной и вставать как все люди. Ужас как хочется вкусного сала! Но денег нет у меня. А ведь это всё вы виноваты! Всё ты и Поэт! Это вы говорили мне, что раз в монахи пошёл, то продай всё! И раздай бедным родственникам! И теперь денег нет у меня! Да, это всё ты, Юродивый, и Поэт виноваты, зря я всё распродал и раздал бедным родственникам целый миллион. А квартиру сестре совсем задаром отдал!

Вот Поэт понятно – он дитя Бога, он Ангелов видит, и в нём Благодать, а ко мне Благодать не идёт. Плохо мне, брат Юродивый, и денег нет, а хочется вкусного сала и колбаски копчёной купить, «Брауншвейгской», или «Свиной», или варёной «Телячьей», тонко-тонко нарезать кружочками и наесться до отвала, или можно полукопчёной с хлебушком слопать немерено. Да что там, хотя бы варёной откушать, пузо набить! А ещё накупил бы я себе вкусного окорока, с лучком и хлебушком да со сладким чаем горячим, мм-м… Устал я работать, ох, и много работаю, храм штукатурю, пощусь целый год, а всё никак – нет мне радости! Отчаялся! Нет смысла его штукатурить. И Благодать совсем не идёт. Нет, нет, не идёт. Бросить всё надо! А колбаса копчёная мне даже ночью снится в последнее время, я вкус её ощущаю во рту, и запах меня манящий преследует, хоть в магазины не заходи. Как я вам завидую! Эх, купил бы себе вкусного, а денег-то нема у меня. И нет мне колбаски – всё как есть распродал год назад. Если бы не вы, у меня деньги были бы… Мой миллион!