– Кто здесь? – прошептал Маевский, оглядываясь.

«Ангел-хранитель, – хмыкнул голос, – если, конечно, будешь меня слушать».

– Видно, сильно я головой приложился, – решил он.

Кто-то закричал у моста, и Михаил решил посмотреть.

«Красноармейцы» убирали прочь тела, а четверо окружили каких-то гражданских, на свою беду оказавшихся неподалеку. Что там они говорили, было плохо слышно, получилось разобрать только – жиды. После чего гражданских грубо оттолкали к берегу и пристрелили.

– За что… – прошептал Маевский, бледнея, – за что…

«За то, что евреи, – прозвучал голос, – и за то, что оказались неподалеку».

Михаила передернуло. Ноги ослабли, выступил холодный пот. Что делать, он не знал.

«Беги, дурень! Это „бранденбурги”, диверсанты немецкие. Шлепнут тебя и не поморщатся».

– Потому что я тоже еврей?

«Потому что ты тупой! Шлепнут потому, что ты их видел. Беги!»

Михаил кинулся вдоль дороги.

«В лес, дурень! В лес беги!»

– Эй, парень, спишь, что ли?

Михаил открыл глаза и увидел лейтенанта с котелком.

– Вот, лучше еды не найдешь.

– Что это? – спросил Маевский, глядя на что-то зеленоватое и густое, но очень вкусно пахнущее.

– Щи это. Зеленые, вчерашние, в печи томленные. Ум отъешь.

– Спасибо.

Лейтенант ушел, оставив котелок с ложкой и ломтем хлеба, а Михаил еще раз понюхал варево. Пахло от котелка умопомрачительно, аж в животе засосало, ведь он сегодня лишь немного хлеба съел, когда его в сарае заперли. Больше ничего из еды не имелось, так как сало Маевский выронил еще у реки, когда убегал от переодетых в красноармейцев немецких диверсантов, «бранденбургов», как назвал их этот ангел-доппельгенгер.

«Вообще-то я скорее альтер эго, – тут же отозвался голос, – но в чем-то ты прав».

«В чем прав? В том, что ты темная сторона личности, и я должен скоро погибнуть?»

«Хм, – почему-то смутился голос, – почему темная, разве я жизнь тебе не спас?»

«Ты на вопрос не ответил!» – возмутился Михаил, даже ложкой взмахнул.

«Все там будем, – философски ответил голос, – ты кушай, а как насытишься, так на вопросы и отвечу».

«А во время еды нельзя? – спросил Маевский, запуская ложку в котелок. – Все равно разговор у нас мысленный».

«Никак нельзя. Ты еще голоден, а значит больше зол, чем добр, и на сытый желудок адекватней будешь. И то, что я тебе скажу, точно не понравится».

«Посмотрим… – ответил Михаил и, чуть подув на варево, положил его в рот. – М-м-м, с ума сойти! Это же амброзия!»

«Ага, на голодный желудок все съедобное амброзия! – согласился голос. – Однако зеленые щи действительно вкусны».

«Это ты виноват, что я сегодня ничего не ел, – буркнул Маевский. – До сих пор не могу понять, как ты смог меня убедить поменять целую банку тушенки на пару тетрадей и карандаш».

«Пришлось, извини, но такую возможность упускать нельзя. А селяне просто так ничего тебе не дали бы. И то, что ты записал, стоит того».

«Это по реакции Степанова было видно. Кстати, а что означает – Ярцево и дата?»

«Это касается только генерала, – ответил голос и после непродолжительного молчания, добавил: – Это дата и место его смерти».

Ложка замерла на полпути.

«Я знаю – кто ты!» – заявил Маевский, глотая порцию щей.

«И кто же?»

«Дух! Человек, умерший когда-то. Только духи знают будущее».

Михаил невольно хихикнул, не сразу поняв, что это не его реакция, а альтер эго.

«Да? – весело спросил голос. – И чей же я дух?»

«Ну… – задумался Михаил, – бабушка Достоевского вызывала Грибоедова…»

«И Наполеона тоже, – хмыкнул голос. – Да, я знаю будущее, но я не дух».

«А кто же еще?»

«Это сложно объяснить, я такой же человек, как и ты, но в данный момент я разумная система полей. Временно, конечно».