– Конечно, если тебе волю дать, я сам бы уже был, как слон. Короче, сгинь.

Подхожу поближе к качку, спрашиваю:

– Дневник? Тренировки записываешь?

– Ага.

– А зачем ручки две, да еще и разного цвета?

Мужик (в сто килограммов весом) смущенно улыбается и открывает «Чернышевского». В дневнике на левой стороне синей ручкой записаны упражнения и результаты. А на правой – красной ручкой – стихи.

* * *

Мне кажется, мы частенько напяливаем на других удобные ярлыки и на отдельных людей, и на события в целом. Так проще жить. Ну, а куда деваться? Невозможно все время быть осознанным, пытаясь проникать в суть всего встреченного. Качки всегда тупые, молодежь уже не та, а старики ничего не понимают в современной жизни.

Сидел с печалью старый мастер
В обнимку.
Не от страданий и несчастий,
Не от сомнений горестных
и скудных итого.
Картинку он увидел
Всего лишь.
Всего лишь одного
Мальчишки почеркушки.
Как частушки мимоходом
Срываются с губ деревенских
звонким хороводом
Слов смачных,
Так тот малец, не ведая гипсов,
Приемов и ходов удачных,
Бутербродом
Листок тетрадный придавив,
Мотив чернильный запустил,
как камень
В блинчики-прыжки. Кино
Тарковского.
Не зависть, нет,
грудь сдавила старику:
Ведь мастер – Мастер. Свои вершки
Собрал сполна, а корешки
ему отдали сами, придя с поклоном,
грех сетовать.
Но…
Всего лишь жизнь увидел
он в чернильных пятнах,
Молодость всего лишь…
* * *

Еду утром в лифте. Заходит молодой парень, в ушах наушники, шапка на пол-лица, взгляд в пол. Я про себя подумал: эх, молодежь, куда мир-то катится? Ни здрасьте, ни до свидания.

А потом вспомнил одну историю. Ехал я как-то в Нягань на поезде по делам. СВ, фирменный, все чинно-благородно. Улегся, воткнул наушники, поставил перед собой телефон и стал слушать лекцию по философии. Чего время-то терять? Появляется сосед, приличный такой дядька в возрасте, лет шестьдесят – шестьдесят пять. Поздоровались. И я дальше уткнулся в телефон и Хайдеггера.

Сосед устроился и давай пытаться со мной устанавливать полагающиеся по логике железнодорожного бытия социальные контакты. А я, по чесноку, не особо-то приветливый тип в обычной жизни, особенно, когда тут мозг занят идеей конца европейской философии.

Сосед задал один вопрос, второй, что-то там рассказывал, я односложными междометиями отвечал через раз. Наконец он выдохся и обиженно замолчал, буркнув себе под нос, что, дескать, вот она современная молодежь, ни мыслить не умеет, ни полноценно общаться, только и горазды, что свою попсу слушать и в гаджеты разные тыкать. А я, обрадованный самим фактом наступившего коммуникационного безмолвия, с удовольствием погрузился в Хайдеггера и онтологическую проблему зазора между бытием и сущим.

Тут лифт наконец-то доехал до точки отсчета и открыл двери. Парень поднял глаза, улыбнулся и сказал:

– Кстати, здрасьте. Читал ваш вчерашний пост. Это круто.

* * *

Все мы не без греха. Однако, совсем грустно, когда такое механичное оярлычивание превращается в ресентимент.

Ресентимент, ницшеанский термин, – это чувство враждебности к тому, что человек считает причиной своих неудач. Ну или неприязнь к тому, у кого, в отличие от тебя, все получилось. Причем эта неприязнь выливается в особую антагонистичную мораль.

Например, если человека постоянно на работе унижает начальник, то он начинает считать всех начальников козлами, а сам принцип иерархического управления порочным, вместо того чтобы или заняться повышением собственного профессионального уровня, или уволиться, или тупо дать в морду. Или пример с качком: если развит физически, значит, тупой, а я, хоть и с брюхом, зато умен до невозможности, пойду пивка бахну и позлорадствую над отсутствием мозгов у тех, кто гробит свою жизнь в фитнес-залах и на спортплощадках.