На паперть он, естественно, не пошел, но проблему решил. Только пришлось солдатикам немного у местного фермера поработать. Тоже, конечно, нарушение, не для того их призывали. Однако, по мнению, Соболя, это было честнее, чем расшаркиваться перед благодетелями.

Именно по причине такой вот ископаемой гордости Тимур Олегович и с Беркульским старался не общаться. Правда, они пересекались несколько раз, на стрельбище и на стройке часовни, поэтому большой человек знал о существовании маленького – капитана Соболя. Тимур Олегович решил, что в случае с Тоней воспользоваться этим знакомством вовсе не грех.

Вопрос о встрече с Беркульским решился неожиданно просто. Не зря говорили про Вячеслава Львовича, что прост он в общении и не заносчив. Секретарша банкира выспросила личность звонившего, и уже через полминуты обволакивающей музыки в телефоне Тимур Олегович объяснял ее боссу суть проблемы. И двух слов сказать не успел, как офицера пригласили к тринадцати ноль-ноль явиться в офис для обстоятельного разговора.

Здание Вега-Банка, монументальное и в тоже время какое-то космическое, словно американский «Шатл» в готовности к старту, органично вписывалось в окружающую сталинскую архитектуру. На стоянке у входа в банк среди мерседесов, лексусов и прочих атрибутов благополучия военному «джипу» места не нашлось. Водитель припарковался чуть дальше, за небольшим сквером, который служил прибежищем относительной прохлады в полуденном центре города. Время еще позволяло, и Тимур Олегович присел на лавочке под тенистой липой, подбирая убедительные фразы для предстоящего разговора. Но спланировать толком диалог не удалось.

На другой конец лавочки присоседились две щебечущие девчушки, которые понятия не имели, что пломбир гораздо вкуснее облизывать молча. Офицер, почувствовав себя неуютно от такого соседства, решил пересесть на другую скамейку – к бабушке, сосредоточенно кормившей сдобой наглых голубей. Вставая, он услышал характерный «шмяк» и оглянулся – на том месте, где он только что сидел, красовалась солидных размеров клякса птичьего помета, а на ветке над лавочкой чистил перья отбившийся от стаи неприлично белый голубь.

Школьницы, переглянувшись, дружно прыснули, и Соболь поспешил удалиться. «Вот черт! Могла ведь сорваться встреча, – подумал он. – Как бы я с таким украшением на форме сейчас пошел к уважаемому человеку».

Процедура допуска в сердце финансовой империи заняла две-три минуты – охрану, видимо, предупредили заранее. Тимуру Олеговичу впервые шел по этим коридорам, отделанным так, что рядовой житель какого-нибудь Затеряшинска наверняка должен был остолбенеть здесь в благоговейном ужасе. Но Соболь чувствовал себя уверенно – бывали в приличных местах, бывали.

А вот кабинет Беркульского его все-таки поразил. Не кабинет, а настоящая выставка русской иконописи. Чувствовалось сразу – на посетителя взирали не жалкие потуги современных ремесленников, не новоделы, а настоящие, древние намоленные образы. В одном из углов, как когда-то в старом бабушкином доме из раннего детства боевого капитана, перед бледным от времени ликом Богородицы в почерневшем серебре горела лампадка.

В таком интерьере Беркульский казался гораздо значительнее, чем во время своих визитов к десантникам. И без того высокий, под два метра ростом, сейчас он походил на сказочного великана. Высокий лоб с благородными залысинами в отблеске лампадки буквально кричал о его недюжинном интеллекте, глаза излучали уверенность и силу. Офицеру на миг показалось, что перед ним не современный финансовый магнат, а непреклонный инквизитор, готовящийся учинить еретику допрос.