– Топчутся без дела, не квартируются, походная кухня дымит.

Гринько утер лицо рукавом, простуженно прокашлялся, хрипловато бросил:

– Была бы у меня должность «директора паники», я бы тебе ее пришпилил. Хотя сорока тоже птица вредная, ты идешь, а она будто знает, куда путь держишь, наперед залетает и орет на всю округу.

– К чему это вы мне, друже Зубр? – явно обиделся связной, и желваки на его скулах напряглись, подрагивая.

– Да ты не обижайся, друже Сорока, я ж шуткую. Хошь, давай кличку твою заменим, не нравится она мне.

– Меня в детстве Сорокой дразнили.

– Тем более. Кто же созвучно своей фамилии – Сорочинский – выбирает псевдо? Давай мы тебя Барометром будем звать.

– Это в честь чего именно Барометром? – очень удивился связной.

Гринько хмыкнул:

– Плохую погоду всегда предсказываешь.

На нарах засмеялись, и Зубр прикрикнул на Алексу:

– Ты что ногами дрыгаешь? Развеселился, пустая твоя макитра! Есть хочу!

Парень мигом оказался в подсобке, стало слышно, как он заширкал ножом об нож.

– Что же передать Марии… то бишь Артистке? – спросил Сорока, не привыкший, да и не любивший величать Марию – жену брата – по псевдониму. Он уже разок получил замечание Гринько на этот счет, грешным делом подумав тогда, что тот неравнодушен к обаятельной женщине с артистической натурой. Сорока и сам другой раз дивился и не различал, где Мария сама по себе, а где играет роль, причем проявляя при этом поразительную смышленость.

– Подумать надо… – уклонился от ответа Гринько. Но после паузы сказал в раздумье: – За войсковыми стоянками день и ночь надо следить, они скорей выдадут намерения… И за чекистами – само собой…

Поел Гринько одно сало с размоченным сухарем. Жевал скучно, лениво. Думал о чем-то. А потом лег на нары, сказал ворчливо:

– Храпишь ты, Барометр, по-страшному и фыркаешь, как мерин. Всю ночь не спал… под утро чекисты приснились. Ты там не приволок за собой хвоста?

Он не ждал ответа и вскоре захрапел. Прилег и Сорока. Но спать не хотелось, в душе не прошла обида от испытанного унижения. Захотелось побыстрее уйти из этого склепа. Взгляд его остановился на преспокойно игравших в карты Дмитре и Алексе, подумал: «…Ждут весны, а весной подцепят пулю в лоб, а то и раньше… Что это я в самом деле такое предсказываю? Правда, хреновый “барометр”».

Когда Сорока проснулся, Зубр, к его удивлению, уже стоял в полупальто и черной папахе.

– Сиди тут, Сорока, до «черной тропы», дальнейшие указания пришлю с Дмитром, – властно распорядился надрайонный проводник.

Снегопад, кругом тихо, покойно. До сумерек было еще далеко. Гринько умышленно вышел несколько пораньше, чтобы не спеша переправиться к дороге и успеть вовремя к подходу лошади. Он ловко взобрался по наклонной жердине на дереве – нельзя оставлять на снегу следов – и подал знак рукой Дмитру, чтобы тот шел за ним.

Досадное зло взяло связного Сороку почему-то в тот момент, когда долговязый Дмитро неуклюже начал взбираться по жердине наверх и чуть было не сорвался с нее возле самого дерева, если бы не подхватил его сильной рукой Гринько. Жердину они перекинули на соседний дуб.

«Трус ты! – мысленно прокричал Сорока в спину Гринько. – А еще Зубром называешься… И зачем я тебе об этих войсках рассказал? Вот ты чего испугался: как бы сюда не нагрянули… Получается, мы погибай… У-у, так бы и всадил пулю в твою спину!»

Самолет качнулся, пошел на снижение. Генерал-майор Поперека посмотрел в иллюминатор, сказал вдруг:

– Зима дает отдых и возвращает молодость! – И на вопросительный взгляд Киричука добавил: – А для бандитов в схронах зима губительна, после нее они как истощавшие вконец клопы. Однако с двух-трех заходов их не изведешь…