– Да, был среди них, Аленушка, – бессильно опуская руки, ответил юноша, – я их сюда и навел… Не стерпело мое сердце.

Он был сильно смущен и, видимо, плохо соображал, что говорил.

– Чего твое сердце не стерпело? – подступая к нему, воскликнула Елена. – Чего, говори?

– Его я здесь увидал, его… разлучника моего.

– Кого его? Царя? Да отвечай же!

Она не дождалась ответа. Михаил Каренин стоял перед ней, поникнув своей красивой головой.

– А, ты молчишь! – выкрикнула Елена. – Ты сам не знаешь, что и сказать… Знаю я вас, московских озорников! Только в один свой кулак веруете… Кричит «люблю», а сам норовит кулаком в бок! Так мы здесь, в Немецкой слободе, не такие… Как ты смел только про меня дурное помыслить? Ваш царь молодой – у нас гость здесь, и мы как гостю рады ему… А ты ревновать… Да кто тебе на меня такое право дал?

Голос Елены перешел в крик, лицо раскраснелось, глаза так и сверкали.

– Прости, Аленушка! – робко вымолвил Михаил. – Все равно что слепой я от любви моей к тебе…

– А, теперь «прости»! Московских буянов навел, такую драку устроил, а сам того знать не хочет, видеть не желает, что не ко мне, а к Анхен Монс ваш молодой царь льнет…

– Аленушка, – вскрикнул влюбленный юноша, – да неужели это правда?! Прости же, прости меня!..

– Ступай, заслужи вперед мое прощение, – уже торжествующе крикнула Елена, показывая на дверь. – На глаза мои не показывайся, пока тебя царь Петр другом не назовет. Понимаешь? Добейся у него этого и тогда только назад ко мне приходи… Ступай, нечего тебе здесь делать больше!.. – И она вышла, сильно хлопнув дверью.

Михаил постоял, видимо, в раздумье, и опечаленный побрел вон из пасторского дома.

Юноша любил эту живую, красивую девушку, любил так, что ради нее забывал все на свете. Встретились они у Фогель вскоре после того, когда дети боярина Каренина разыскали свою любимую воспитательницу, и сразу же первая юношеская любовь вспыхнула в сердце Михаила. Не умел он таить свои чувства и сказал Елене все, что было у него на душе. Та не приняла всерьез эти объяснения, но и не отвергла их сразу. Михаил понял это как добрый знак для себя и, пожалуй, более для Елены Фадемрехт, чем для Фогель, зачастил в Кукуй-слободу. И Елена не гнала его прочь; ей самой нравился этот красивый русский юноша, и она не была противницей его наивного восторга и ухаживания.

И вот теперь произошел взрыв.

Михаил точно так же, как и Павел, его брат, знал о частых тайных наездах царя Петра в Кукуй-слободу. В стремление царя к учению он не верил и приписывал эти наезды желанию Петра овладеть Еленой. Тут уже ревнивое чувство подсказало Михаилу, как устранить со своего пути соперника.

Михаил Каренин на жизненном пути во всем следовал отцу, боярин же Родион Лукич терпеть не мог весь род Нарышкиных и всегда держал сторону Милославских, стало быть, и царевны-правительницы. Он и старшему сыну внушил свою нелюбовь к Нарышкиным – «ниже они Карениных родом были», – и потому-то для Михаила молодой царь Петр, происходивший из этого рода, не был дорог; мало того, предполагая соперничество царя в любви к Елене, он постоянно питал к нему одну только неприязнь.

Подсмотрев, что царь Петр, как и всегда потайно, наехал в пасторский домик, Михаил подбил несколько пьяных и особенно буйных стрельцов завести на церковной площади драку, надеясь, что таким путем удастся отвадить Петра Алексеевича от его наездов сюда.

Случай помог Каренину в этой затее. Отчаянные вопли Кочета и Телепня подтолкнули собравшихся уже близ пасторского дома стрельцов, а их безумно-несвязные рассказы об «оборотне», принявшем царский вид и напускавшем на Москву лютую смерть, довершили начатое. Буйство вспыхнуло и вдруг разрослось, и теперь его зачинщику, опомнившемуся после слов Елены, приходилось унимать буянов.